1965 (1 августа) – начало моей официальной работы в
МГУ, а с 1 сентября я уже вел практикум «Метод радиоактивных индикаторов в
химии» для студентов 4-го курса общего потока и 5-го курса вечерников, а также
практикум «Дозиметрия и защита» для студентов-радиохимиков. Психология
повернулась на 180 градусов: был студентом, норовившим списать и совершить
что-то противозаконное, а стал суровым преподавателем, следившим за
дисциплиной. Но я легко выдержал испытание, и кризиса мировоззрения не
случилось.
Педагогическая нагрузка была большой – шесть групп в
неделю, 6-ти часовые занятия с дюжиной студентов. Практикум опасный – работали
с довольно большими активностями и источниками излучений. Бдительность нельзя
было терять ни минуты – могли загрязнить себя, меня и весь корпус. А
приходилось еще непрерывно принимать зачеты. Хуже того – нельзя было пропустить
ни одного занятия, я и не пропустил (хотя и болел, и ездил в походы-
командировки- экспедиции). Помимо практических занятий иногда читал лекции, но
особо донимала методическая работа. Тогда в моде были тесты и мы непрерывно
(под руководством В.Б.Лукьянова – большого энтузиаста этого дела) придумывали к
каждому кусочку (иногда даже фразе) учебника по вопросу с четырьмя ответами: одним
умным и тремя дурацкими. И что здесь странно: на кафедре не было никого (я имею
ввиду преподавателей и научных сотрудников), кто мог бы сдать тесты хотя бы на
четвертку, но существовали девочки – отличницы, которые верно отвечали на 100%
вопросов! Непрерывно придумывали какие-то новые работы, которые не шли и
которые непрерывно приходилось отлаживать. Тексты задач включали в многотомные
пособия по радиохимическому практикуму, которые тогда издавали в больших
количествах (эта часть работы шла под руководством Э.С.Филатова). Вся кафедра в
то время писала учебник «Радиохимии» единственным автором которого оказался
зав. кафедрой Ан.Н.Несмеянов. Я этот учебник не писал, но был его постоянным
критиком, как бывший студент.
Много времени занимала общественная работа. Я был
членом комсомольского бюро факультета. Отвечал за научную работу аспирантов и
студентов. Организовывал и проводил ежегодные научные конференции как
студентов, так и молодых сотрудников. Был членом оргкомитетов, председателем
секций, добывал деньги и призы, сам выступал с докладами. В конце
комсомольского срока возглавлял комсомольское бюро кафедры, но особой
активности не проявлял: на выборы, демонстрации и стройки не ходил, на картошку
и сенокос не ездил. Тем более не участвовал в разборке личных дел. Звали в
партию – не пошел. Одно время активно работал во Всесоюзном химическом обществе
им. Д.И.Менделеева.
Постоянная занятость учебным процессом, общественной
работой и семьей (обмен квартир, их ремонт, строительство дачи и т.п.), учеба и
сдача кандидатских экзаменов, а также привычка летом срываться в
походы-экспедиции сильно тормозили научную работу и отодвигала защиту
кандидатской. Тем не менее научной работой я занимался постоянно, всегда и
везде. Даже, когда брился. Мне выдали пол-стола в эманационной комнате (на
который я водрузил печку собственной конструкции) и кусок пола, на котором я
установил стойку с измерительными приборами. Эманационным методом я начал
заниматься еще на первом курсе (как только построили здание радиохимии на
Ленгорах). Работал под руководством аспиранта Леонида Мелихова. Тот непрерывно
изобретал форму эманационной ячейки, такую, чтобы помимо эманирования можно
было измерять температуру образца, дифференциальную разность температур,
изменение линейных размеров образца и потерю веса. Все это – в инертной
атмосфере и в режиме линейного нагрева. В этом ему помогал радиоинженер
В.Портяной и радиотехник А.Орлов. В конце концов нужное оборудование было
сделано (сейчас, к сожалению, секрет утерян и измеряется (и то – в Чехии) только
поток торона – явный регресс), но срок аспирантуры Мелихова кончился, он ушел в
ящик так и не защитившись, и скоро умер.
На его же аппаратуре защитилась чуть ли ни дюжина
аспирантов доцента К.Б.Заборенко. Большинство их было старше меня. Из русских
можно назвать В.Полякова, Ю.Мочалову, Щербак Т.И. Были колоритные немцы: Рихард
Тетнер и Дитер Нитцольд и чех Владимир Балек. Вот такой интернациональный
коллектив. Трудились мы тесно, но независимо друг от друга. Настолько
независимо, что я, например, несколько лет не знал, что Нитцольд то же
разрабатывает применение эманационного метода для изучения полимеров. К.Б. нам
своим вниманием не досаждала и на защитах мы все искренне благодарили ее за
предоставленную самостоятельность. Я с самого начала много внимания уделял
развитию теории метода. Тогда казалось, что создание математического аппарата
совершенно невозможно, настолько сложными представлялись процессы отдачи и
диффузии радона, тем более – в режиме сложных изменений структуры твердого
тела. Но я старался, хорошо освоил методы математической физики и даже сам
изобрел способы решения дифференциальных уравнений в частных производных.
Эксперименты я ставил направленно на проверку теоретических положений. С этой
же целью выбирал материалы, причем со стороны выбор был странен. Я исследовал
как стеклообразные, так и кристаллические полимеры, как деструктирующие, так и
сшивающиеся по действием больших доз внешнего облучения, как разваливающиеся,
так и плавящиеся при нагреве. В последние перед защитой годы увлекся
твердофазной полимеризацией. Благодаря тому, что сконструировал автоматическую
аппаратуру (компьютеров тогда не было) я смог совместить учебный процесс с
научным. Утром я запускал аппаратуру, а в ходе практикума изредка прибегал ее
проверить. Иногда она горела, но это – неизбежные издержки производства.
Я использовал множество методик, как радиохимических
(например, макро- и микроавторадиографию), диффузионных (сорбцию, десорбцию,
термодесорбцию, проницаемость), так и физико-химических (ЯМР, эффект Мессбауэра,
все методы термического анализа и др.). В целом ряде полимеров впервые
определил параметры диффузии радона, в том числе при облучении альфа-частицами,
гамма-квантами и ускоренными электронами. Причем в некоторых случаях
коэффициенты диффузии радона были измерены семью методами. Впервые
количественно связал кинетику газовыделения с кинетикой твердофазных процессов.
В результате был создан новый метод дефектоскопии твердых тел – метод
диффузионно-структурного анализа.
Моей научной работе сильно помогало наличие
дипломников. Тогда я сам любил возиться со студентами и студенты активно шли ко
мне работать. На каждом курсе работало несколько человек, так что ко времени их
окончания учебы я мог оставлять кого получше. Впрочем, так случалось не всегда,
попадались ленивые, бездарные, пьющие дипломники, причем некоторые – с
недопустимыми для меня чертами характера и даже члены партии. Но до поры до
времени приходилось терпеть. Я начал работать в 1965 году, а уже в 1966 у меня
защитился первый дипломник – Тимур А. Фрунзе (внук известного полководца времен
Гражданской войны). Затем дело пошло: Н.И.Бахарев (68), В.Н.Никонов (69),
А.П.Бровко (69), Э.Б.Ильвовская (69), В.В.Тепляков (70), В.Ф.Викулов (70).
Некоторые из них потом были у меня аспирантами и защитили кандидатские
диссертации, а кое-кто под моим чутким руководством даже докторские.
Долго я писал и переписывал кандидатскую диссертацию.
К.Б. не столько помогала, сколько мешала. В один прекрасный момент она отобрала
у меня радиоторий, т.е. прекратила работы с тороном, на чем и строилась вся
диссертация. Я не стал рвать на себе волосы, а отправился в Ленинград, где в
Институте Арктики забрал весь радий-226. Вёз его вагоне, где, вероятно,
засветил фотопленки пассажиров. Далее я бросил классический (тороновый) вариант
эманационного метода и перешел на радон-220. Использовал ионную бомбардировку с
последующей термодегазацией и метод газопроницаемости. Все это в конце концов
пошло мне на пользу, но задержало защиту. Кроме того, КБ исхитрилась потерять
единственный экземпляр текста диссертации и пришлось писать все снова. Провел
предзащиту и хотя все всё одобрили, саму защиту я отложил на год, затеяв новую
серию экспериментов с единственной целью – уточнением величин всех параметров и
уменьшения ошибки эксперимента. Возился бы еще долго, но меня послали на Кубу
организовывать там радиохимическую лабораторию. Под такой угрозой пришлось
повернуть на защиту. И хотя по причине свое беспартийности (а может и из-за
фамилии) на Кубу я не поехал, но зато этап жизни окончил. Наконец, написал
толстый (как докторская) талмуд под названием «Разработка диффузионных методов
изучения структуры полимеров с использованием радиоактивных инертных газов» и
пошел защищаться. Все было готово в 1970 году (т.е. в 5 лет уложился), но
пришлось пропустить вперед аспиранта (не моего) П.Б.Фабричного. К этому моменту
у меня уже было 16 публикаций и довольно много докладов на научных
конференциях. Четыре раза работа побеждала на конкурсе научных работ химфака и
награждалась грамотами да премиями. Написал также обширный реферат «Диффузия
газов в полимерах», положив начало так называемым «цветным книгам» –
законченным, но не опубликованным работам. Страниц по 300 каждая. Защита
состоялась в феврале 1971 года (Оппонентами были С.А. Рейнтлингер из НИИ Автоматика,
спец по газопроницаемости полимеров, и В.В.Пшежецкий из Института физики и
химии им Карпова (спец по радиационной химии), ведущей организацией – Институт
физической химии, спецы по радиохимии) и прошла успешно.
В годы между защитой диплома и кандидатской я,
естественно, не сидел дома.
Мы с Идой довольно регулярно на майские праздники плавали на байдарке
по рекам Подмосковья: Воря, Нара, Пахра и др. Однажды сподобился спуститься по
Кержачу в одной байдарке с Ю.Бит-Геворгизовым и А.Михалевым («корягу видишь?!»)
1966 (Лошадь)
Тяжёлый семестр остался позади. Летом мы с Идой взяли байдарку и махнули на
Алтай – на Телецкое озеро Поездом доехали сначала до Барнаула, а затем до
Бийска (слияние рек Катуни и Бии). Немного пожили на турбазе (левый берег Бии,
палатки). Оттуда на грузовике с туристами отправились на Телецкое озеро, 270
км. Грузовик с падающими скамейками, паром через Бию, профиль В.И.Ленина на
середине отвесной скалы, ночевка у озера Куреева, интеллигенты чуть не
растоптали сложенную байдарку Алтын-Кёль, Золотое озеро, глубина 325 м, 71
речка впадает, одна (Бия) - вытекает. В пос. Артыбаш спустили байдарку на воду
и поплыли по кругу, заходя в бухты и уходя по распадкам и речкам в пешие
радиальные маршруты. Телецкое озеро необычайно красиво – огромная масса чистой
воды, зажатая в поросшие лесом скалистые и весьма крутые горы с которых вниз
падают ручьи и водопады. Но это в прекрасную погоду. А когда ветер, то на озере
возникают гигантские волны, которые с диким грохотом бьют о скалы. Пристать к
берегу невозможно, но и плыть дальше нельзя. Все это мы на себе испытали, когда
попали в крутую грозу. Так за день (на обратном пути, страшная гроза, молнии
бьют в воду) и проскочили всю длину озера (70 км). Но сначала мы шли вдоль
восточного берега. Посетили Яйлу – бывший центр заповедника (сад мичуринца
Рачкина). Зашли в камгинский залив, переночевали в зимнике, а потом пошли по
распадку реки Камги (от дресьвы до дресьвы) искать водопад Большой Шалтан. Идти
пришлось прямо по воде сквозь сплошной бурелом, проросший высокой травой.
Встречались медведи. Но не бурелом и медведи нас волновали, а впечатлили клещи
(энцефалитные!), которых было видимо-невидимо. В добавок пошел дождь, уровень
реки резко поднялся. Вода залила все ущелье и отрезала путь домой. На наше счастье
мы встретили двух рыбаков, которые отвели нас в старый зимник. Там мы
заночевали. Вернее всю ночь в голом виде просидели на нарах, меланхолично
снимая с себя клещей и бросая их на раскаленную буржуйку. Дождь кончился, вода
спала, вернулись, там туристы, мы предупредили о клещах – они посмеялись, о чем
горько раскаялись. Потом мы продолжили путь на байдарке вдоль озера. Водопад
Корбу – стена воды высотой 12 м. Лесничий в Кабыровском заливе («Клещей
хватать?»). Чири – сад Смирнова. Достигли ущелья Чулышмана и попытались
подняться на лодке по этой реке вверх до Курсая. Дикие усилия по гребле
продвинули нас против течения примерно на километр, после чего нас скинуло
обратно. Приют Кырсай, заросли тростника. Мы обошли все озеро по периметру. Как
известно, из Телецкого озера вытекает река Бия. Она начинается мостом и
порогом. На этом этапе к нам присоединилась еще одна байдарка (два парня из
лаборатории при Московском ламповом заводе). Мы вместе рванули вниз. 25
километров непрерывных порогов, среди которых один пятой (высшей) категории
сложности, а два – четвертой. Летели, как на курьерском поезде. Двухметровые
стоячие волны вертели наше судно, как щепку «В таких лодчонках по нашей реке
плавать нельзя!». Но все обошлось, пробили один раз шкуру выше ватерлинии и
все. Потом несколько дней плыли вниз до Бийска и хотя течение было быстрым
непрерывно гребли. Всего по воде преодолели чуть больше 400 км. В Бийске съели
гигантский арбуз и отправились в Москву.
1967 (Коза)
Я со всей компанией ЗЕКов участвовал в Смоленской мелиоративной экспедиции (по
инициативе М.Онищенко, командовал Н.Семеновых), на реке Угра, недалеко от Ельни
(База – в деревне Некрасы). В лесу рубили просеки-визиры. Потом по ним
проложили каналы, сбросили воду и осушили болота, что, впрочем, привело к
большим пожарам. Кругом еще сохранялись следы интенсивных боев под Ельней: бур
иногда скрежетал о мину, путь преграждал длиннющий (говорят, более тысячи
километров) противотанковый ров, заполненный водой. Махать топором в лесной
чащобе было не просто (особенно трудно было сохранить прямолинейность
движения), но мы это делали с удовольствием. Там я впервые начал писать
рассказы. Бергер обозвал их анекдотами, я почему-то обиделся и писать перестал.
А зря! Руководство технологической практики студентов (с М.Кузьминой – бывшей
моей студенткой и Ю.Киршом – с кафедры полимеров). Г.Дзержинск под Горьким,
Чернореченский химкомбинат, производство серной кислоты и аммиака. Иприт там
тётки носили вёдрами, приходилось быть внимательным, чтоб не угодить в яму с
олеумом, и вовремя увернуться от кислотного дождя. Зато в гуталиновом цеху мне
подарили баночку гуталина, а цеху искусственных рубинов – рубин. Водили мы
студентов на соседний полимерный комбинат, где я довольно удачно прочёл лекцию.
Ездили на экскурсию в Горький – на автозавод и дом музей Горького. Я бы не
сказал, что Алёша песков был таким уж босяком. Студенты периодически дрались с
местными, приходилось занимать. Один студент во время разъяснения технологии,
вдруг подпрыгнул, схватился за трубу, подтянулся и сделал угол. Только тогда до
него дошло, что труба нагрета до 400оС. Руки обжёг. Я чуть было не
утонул в Оке. В принципе, я знал, что в ней быстрое течение. Но не до такой же
степени! В районе Дзержинска Ока – широкая река, я поплыл на тот берег, меня
сильно снесло, устал, и тут вдруг появились баржи с песком. Огромные баржи, но
хуже, что они сцеплены и их пять штук. Буксир идёт сзади и толкает весь
караван. И, естественно, не видит, кто там воде барахтается. Тем более, что
река делает поворот и баржи уже тут, а их движетель где-то за бугром.
Натерпелся страха, пока от этих барж уворачивался. Долго отдыхал на том берегу
– боялся плыть обратно. Зато пришла идея концентрационных волн, их
интерференции и дифракции. И Марина зауважала…
1968 (Обезьяна)
В уже обедненном составе (М.М.Онищенко отправился в Сирию) ЗК участвовали в
Нижне-Тунгуской экспедиции географического факультета МГУ. Экспедицией
командовала старушка (забыл как зовут), а отрядом жена ММ – Света Онищенко. Поваром
там был Николай Николаевич, кандидат наук, который чуть нас всех не отравил
сырой рыбой. Добирались до места долго – летели с пересадками. Пожили в Кежме
на Ангаре (нас приютил убийца четверых, двадцать лет проведший в лагерях и
тюрьмах), посетили Байкит (Подкаменная Тунгуска) и Ванавару – район падения
знаменитого Тунгусского метеорита, а уж потом прибыли в факторию Кербо (три
дома) на берегу реки Таймуры, левого притока Нижней Тунгуски (Угрюм реки).
Вертолетом нас забросили в верховья Таймуры и мы начали сплавляться вниз по
течению. Я лично по всем правилам построил плот из огромных бревен сухой и
прочной лиственницы – другого материала не было. Построил по всем правилам – со
стрелами и гребями. Плот состоял из двенадцати толстых бревен, длиной 8 метров.
Весил тон шесть. По мере плавания лиственница намокла и погрузилась в воду, так
что имел вид подводной лодки, и мы сидели на настиле, как на боевой рубке с
мачтой-перископом. Река иногда текла бурно, с порогами и перекатами, иногда –
почти стояла. Но однажды она сузилась на порядок и рванула вниз водопадом, наш
плот не вписался в прорыв между скалами и разлетелся в щепки. А я остался
висеть на греби посреди реки. Сняли меня арканом. После этого я снова построил
плот и на нем мы уже спокойно спустились до Кербо. Кроме плота, мы еще
построили катамаран из двух надувных лодок с настилом из мелких бревен.
Несколько надувных лодок с дамами шли отдельно. Иногда мы останавливались и
закладывали профиль по все долине: копали шурфы и бурили (мотобуром) вечную мерзлоту.
Я, как всегда, был радистом. Охотились и ловили рыбу. Пару тайменей я застрелил
из ружья, а одного (гигантского) длиной метра полтора поймал на спиннинг
Николай Николаевич. Когда прибыли в Кербо, выяснилось, что выбраться из него
никак не возможно. Но тут над нами стал кружиться самолет, который никак не
решался сесть на бережок. Я бросился на радиостанцию. Там никого не было, но
приборы работали. К сожалению, я не знал частоту, на которой работает рация
самолета. Поэтому стал монотонно читать поэму «Евгений Онегин»
(пригодилось-таки верхнее образование!), вертя ручку частоты передатчика. В
конце концов попал в резонанс и посадил в самолет. В благодарность нас с
Румянцевым взяли на борт. Старт был неудачным – свалились в реку, но вытащили
аэроплан за хвост и со второго раза благополучно взлетели. Вечером прилетели в
поселок Туру – столицу эвенкийского края. В поисках ночлега бродили по поселку,
никто не пустил. Нашли пустующий дом на высоком берегу Нижней Тунгуски и легли
на ночлег. Ночью явились какие-то геологи и мы устроили мощную пьянку. Утром
болела голова. Ситуация осложнялась тем, что у Румянцева не было денег (он
зачем-то отправил их все жене), а моих на два билета не хватало. Пришлось мне
продать какому-то охотнику свои часы. Пропустив из-за расслабухи пассажирский
самолет мы вылетели в Красноярск на случайно подвернувшимся грузовом, а оттуда
отправились в Москву: я на самолете, а Румянцев – на поезде. От Домодедова до
Октябрьской меня довезли на такси случайные попутчики, и я на рассвете бодрым
шагом с полной выкладкой пропер весь Ленинский проспект (от Октябрьской до
Новаторов). Денег не было даже на троллейбус.
1969 (Петух)
Смерть деда Иды (отца матери) – Чилевича, Якова Израилевича. Лето в основном
провел у родителей в Люберцах, купался в местном песчаном карьере и писал
первый вариант диссертации, имевший печальную судьбу: сначала я все материалы
оставил на станции и уехал, однако, когда вернулся получил все обратно, но
потом его потеряла Заборенко-шефиня). Потом мы с Идой отдыхали в Гудауте,
абхазы жаловались на грузин и даже поднимали восстания. Но сделали надписи на
магазинах и дороге на трех языках и все успокоились. Трудно было представить,
что потом из всего этого получится. Но в море мы хорошо покупались и фруктов
поели. Руководил студенческой технологическая практикой, г.Сумгаит и Каспийском
море, полимерный химкомбинат (производство полиэтилена высокого давления). В
городе обстановка вполне бандитская, однажды наших гуляющих студентов
арестовали милиционеры – просто так – для профилактики. Пришлось выручать. В
Семейном общежитии подрался со всей футбольной командой «Хазар» - их
центрофорвард выпил мой сок. На следующий день команда проиграла матч со счётом
5:0. В то время Каспий отступал от берега и приходилось долго идти пешком до пляжа.
Местные девушки купались полностью упакованными в тренировочные костюмы. В
принципе, вода была холодной, но там, где я купался, охладительные воды
спускала местная ТЭЦ, так что температура воду не опускалась ниже 30оС,
как раз для меня. Ездили в Баку, бродили по старому городу, дворцу Ширван-шаха,
поднимались на Девичью башню, и на гору огнепоклонников. Поражало, что в дворах
Баку стояли качалки и спокойно (второе столетие?) качали себе нефть.
1970 (Собака)
С Идой отправились в пеший поход по Горному Алтаю (примерно по 77-му
туристскому маршруту, 904 км, 194 - пешком). Сначала добрались до
Горно-Алтайска (Майма), а затем по Чемальскому тракту до курорта Чемал (родник
«Золотой ключик», Усть-Сема, попутка с хлебом, правый берег Катуни
горно-климатический курорт, пос. Эдиган, Катунские щеки, бушующий могучий
поток). Оттуда через несколько хребтов (Сумультинский, Улаганский и др) стали
переваливать в долину Чулышмана. Снег на перевалах. Озеро Уймень, дикие скалы,
как гигантские перья, воткнутые с размаху в землю. Шли мы в полном одиночестве.
Хороших карт было мало, возникли проблемы с ориентированием. Пришлось
преодолеть, четырнадцать перевалов. Поскольку мы шли в безлюдку на месяц, у нас
были чрезвычайно тяжелые рюкзаки. О том, чтобы оторвать их от земли не могло
быть и речи: лично я под свой мог только подползти. Такие рюкзаки невозможно
нести по равнине, а тут – пересеченная местность (и еще как пересеченная!),
высота (2700 м на перевалах), нехватка кислорода, обрывы и осыпи, каньоны и
реки, которые как-то надо преодолевать. Реки же бурные, а вода холодная.
Уродывались мы страшно. Ида перед каждым подъемом на перевал принимала валидол.
У нее обострилась астма, чуть не померла на перевале Штатив (крутизна склонов,
узкие каменные карнизы, осыпи, веревки нет, крутой спуск, перевал четвертой
сложности). Перевал Таныс: переход через пропасть по бревнышку, Ида повисает с
рюкзаком вниз головой. Но мы преодолели все трудности и в одно прекрасное утро
вышли к долине Чулышмана. То, что этот каньон самый глубокий в мире (почти
полтора километра) я знал (да и бывал в нем уже два раза перед этим), но
действительность превзошла все ожидания. Мы непрерывно бодром шагом спускались
13 часов! По дороге посетили интересный водопад, а к реке вышли буквально на
полусогнутых (это при том, что продуктов у нас практически не осталось). На
катере пересекли Телецкое озеро и на турбазе в Артыбаше стали думать, как
выбираться. Автобусов не было. Решили сплавляться по Бие на огромной лодке с
туристами. Ни пороги, ни волны такую лодку особенно не волновали – она лишь
качалась. Но на Кабыровском пороге мы исхитрились врезаться в паром. Лодка
немедленно развалилась, возникла страшная паника, туристы принялись давить друг
друга, а мы с Идой оказались в воде. Я пересчитал спиной все ребра понтона
(шрам есть до сих пор), прокатился по камням порога, но выплыл и даже спас
штормовку с паспортом и деньгами. Ида же благополучно проскользнула вдоль
понтонов и отделалась легким испугом. Нас подобрал молоковоз и отвез в пос.
Турачак, откуда мы на ракете отправились в Бийск (больная спина, чугунный
рюкзак). На перекладных: Бийск-Новосибирс-Москва добрались до дома (спина
болит, мокрая одежда и спальники, общий вагон.
Осенью затеяли обмен квартиры: переехали с
проспекта Вернадского в тогдашний конец Ленинского проспекта, сзади Дома Мебели
рядом с кинотеатром Казахстан. Не потеряешься, на доме надпись «Соединяйтесь»
(Не подумайте чего плохого: стояла серия домов, на торцах которых
последовательно написано: «Пролетарии все стран соединяйтесь»). Обменяли квартиру
со смежными комнатами, на квартиру, с раздельными комнатами, но без телефона,
паркета и балкона. Две почти одинаковые комнаты (по 16 м) на втором этаже
панельного дома, родители бросили Люберцы, и стали жить с нами. Люберецкая
квартира досталась Лене с Таней, которые, однако, никакой благодарности по
этому поводу не испытали. Наташа доходила (самостоятельно) год в детский сад,
потом поступила в местную школу.
В эти годы я начал принимать активное участие в работе
Московского семинара по диффузионным процессам в полимерах. Им руководили
С.А.Рейтлингер и Васенин. Там я познакомился с такими активными деятелями, как
Чалых из института физической химии, Крейтус из Латвии, полковник Громов из
хим. защиты и многими другими диффузионщиками. Неоднократно выступал на это
семинаре с лекциями-докладами, слушал доклады других, иногда весьма забавные.
Часто участвовал в конференция молодых ученых. Но во
«взрослых» – конференциях довольно редко: КБ денег не давала, а у меня своих
средств на командировки не было. Но в Батуми на конференцию по Химии высоких
энергий я все же съездил. На деньги ВХО им Менделеева. Из экономии жил в
комнате матери Онищенко. Та в то время лежала в больнице, где я ее посещал.
Конференция была интересна колоритными личностями, в частности грузином
Андроникошвили (братом известного устными рассказами Андронникова). Участвовала
половина нашей кафедры во главе с Несмеяновым. Там я нахватался полезных
терминов типа фокусонов, краудионов. Батуми понравился своим восточным
колоритом, особенно базар и настоящие турки в фесках и с кофе. Дело было в
октябре, но море было теплым и мы с удовольствием купались. Иногда- прямо в
нефтяном пятне. С фруктами вышло хуже. Их там полно и они дешевые. Но у меня
деньги кончились (равно, как почти у всех остальных) аккурат посреди срока. Так
что я мог позволить себе только один початок варенной кукурузы в день. Так что
конференция оставила у меня впечатление великого поста (который, впрочем, я
никогда не соблюдал). В аэропорту вышедшая из больницы мать Онищенко передала
сынку посылку, которую я еле допер до Москвы (меня при этом чуть не арестовали,
как спекулянта мандаринами).
Из семейных дел в этот период следует отметить
рождение Татьяной сына, Сидорова-Бирюкова Дмитрия Александровича (20.09.1967) –
моего внука, точнее внучатого племянника, с которым мы потом одно время активно
общались в МГУ.