БЕКМАН В ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЯХ
Вашингтон Ирвинг
ИСТОРИЯ НЬЮ-ЙОРКА
Все эти наглые посягательства на владения Высокомощных Господ сопровождались бесконечными грязными ссорами, драками и распространением обычая спать не раздеваясь в одной постели. Все это, без сомнения, побудило бы доблестного Питера к немедленному отмщению, не будь он в это самое время встревожен печальными известиями от мингера Бекмана, управлявшего владениями на Саут-Ривер. Непокорные шведы, которым столь милостиво было разрешено остаться на берегах Делавэра, стали уже проявлять дух мятежа и недовольства.
БЕКМАНА
Героиня легенды.
В Аральском регионе проходила в древности северная граница оседлости. В окружении бурного кочевого мира в бассейне средней и нижней Сырдарьи в IХ-Х веках новой эры возникло обширное государство огузов. «Города огузов многочисленны, - писал арабский географ и путешественник Аль-Идриси. - Они тянутся друг за другом на север и восток. Среди них выделяется ставка огузских ханов - город Жанкент».
Легенда, дошедшая до наших дней, выглядит так. Правитель Жанкента хан Санжар женился на красавице Бекмане, дочери святого Карабуры из Хозрета (Туркестана). Однажды хан поехал на охоту, но забыл колпак для сокола. Отправленный за ним нукер, увидев Бекману, упал без чувств, пораженный ее красотой. Задержка вызвала подозрение ревнивого хана. Он обвинил жену в измене и отрубил ей левую руку. Жестокий поступок правителя Карабура увидел во сне. Явившись к хану, он заявил, что его дочь невиновна. Доказательством станет возвращение руки. И чудо произошло. Наутро перед изумленным ханом стояла Бекмана, протягивая ему обе руки. Потом она обратилась в птицу и улетела. А святой Карабура в гневе призвал в город змей, которые уничтожили хана и всех жителей Жанкента. Опустевший город становится змеиной ордой. Все, кто пытается посетить его, исчезают бесследно. Торговые караваны с тех пор обходят его стороной. Так повествует легенда о загадочной гибели города.
Альфонс Доде
ТАРТАРЕН ИЗ ТАРАСКОНА
26 июля. Предварительное следствие закончилось; объявлено, что дело будет слушаться на ближайших днях. Город бурлит. Судебное разбирательство начнется, вероятно, 1 августа. Теперь я уже не буду спать до самого суда. Да я и так уже давно не сплю в этой узкой конурке, накаленной, как печка. Приходится на ночь оставлять окно открытым, но тогда нет отбою от комаров, а по углам скребутся крысы. За последние дни я имел несколько свиданий с Цицероном Бранкебальмом. Он с большой горечью говорил о Тартарене. Я чувствую, что он на него обижен за то, что тот не поручил ему защищать себя. Бедный Тартарен! Все против него. Состав суда, насколько мне известно, обновлен. Бранкебальм назвал мне фамилии судей: председатель суда – Мульяр, члены суда – Бекман и Робер дю Нор. Никакие знакомства нам не помогут. Говорят, все трое – нездешние. Да это и по фамилиям видно. По непонятной мне причине из обвинительного акта исключены два пункта: непреднамеренное убийство и нарушение закона об эмиграции. Явке в суд подлежат: Тартарен из Тараскона, герцог Монский – да, так он вам и явится! – и Паскаль Тестеньер, именуемый Паскалоном.
31 июля. Ночь провел в волнении и в тревоге. Завтра суд. Встал поздно. Смог только нацарапать на стене тарасконскую поговорку, слышанную мною не раз от Бравида, который знал их все до одной:
От бессонницы страдать,
Зря кого-нибудь прождать,
Без взаимности любить –
Что ужасней может быть?
Поистине, надо было быть тарасконцем, чтобы не изнемочь в духоте этой залы, а духота стояла такая, что ожидающий смертной казни – и тот, кажется, заснул бы здесь во время чтения приговора. Судьи совсем задыхались; они, все трое, не привыкли к знойному югу: и председатель суда Мульяр, лионец, выглядевший на юге белой вороной, с продолговатой седой головой и строгим взглядом философа, одним своим видом нагонявший тоску, и два члена суда – Бекман из Лилля и прибывший с еще более дальнего севера Робер дю Нор. Как только началось заседание, эти господа, сразу осовев, уставились на большие световые квадраты, вычертившиеся на желтых шторах, а во время бесконечно долгой проверки свидетелей, коих было со стороны обвинения никак не меньше двухсот пятидесяти, судьи уже спали вовсю. Спали и полицейские – они тоже не были уроженцами юга, а их жестокосердное начальство не позволило им снять хотя бы часть их тяжеленной амуниции. Разумеется, в таких условиях трудно было решить дело по справедливости. К счастью, судьи изучили его заранее, иначе сквозь дремоту вряд ли бы что-нибудь дошло до их сознания, кроме треска цикад да жужжания мух, сливавшегося с гудением человеческих голосов. После парада свидетелей товарищ прокурора Бомпар дю Мазе начал читать обвинительное заключение.
Потом, чего стоила драма в шлюпке; его несчастные товарищи один за другим умирают страшной смертью. Рюжимабо захотелось освежиться он решил искупаться около самой шлюпки, внезапно к нему подплывает акула и разрывает его пополам.
– О, эта улыбка моего друга!.. Я вижу ее как сейчас. Он простирает ко мне руки, я плыву к нему, но вдруг по его лицу пробегает судорога, и он исчезает бесследно… лишь кровавый круг ширится на воде.
Костекальд дрожащею рукою обводит круг, а из глаз его текут слезы величиною с турецкий горох. Услыхав фамилию Рюжимабо, Бекман и Робер дю Нор, как раз к этому времени очнувшиеся, наклонились к председателю, и пока стены суда сотрясались от громких рыданий публики, возбужденной рассказами Костекальда, три черные судейские шапочки все время покачивались из стороны в сторону. Наконец председатель суда Мульяр задал свидетелю вопрос:
– Вы говорите, что Рюжимабо у вас на глазах съела акула. Но на суде только что упоминался в качестве свидетеля со стороны обвинения некий Рюжимабо, сегодня утром прибывший в Тараскон… Это не тот?
– Ну да, конечно!.. Это я и есть!..– воскликнул бывший заместитель начальника сельскохозяйственного отдела.
– Как? Рюжимабо здесь? – не поведя бровью, сказал Костекальд. – Я его не видел, это для меня новость.
Тут одна из черных шапочек обратилась к нему с вопросом:
– Значит, он не был съеден, как вы только что утверждали?
– Я, видимо, спутал его с Трюфенюсом…
– Дьявольщина, я же здесь, вот он я, меня тоже никто не съел!..– раздался возмущенный голос Трюфенюса.
Костекальда это начало раздражать.
– Да не все ли равно? – заявил он. – Я знаю наверное, что кто-то был съеден акулой, я видел круг.
И, как ни в чем не бывало, продолжал давать показания.
Джеймс Фенимор Купер
ХИЖИНА НА ХОЛМЕ
Индейцы с криком ворвались в открытый проход. Мик схватил свое ружье и бросился на них. Вилугби, Джойс и Блоджет с отчаянием обороняли дом. Над Хижиной носился оглушительный грохот и рев: стоны раненых, выстрелы, команды Роберта — все смешалось. Вдруг к этим нестройным звукам примешалась дробь барабана. Заслышав ее, Блоджет выбежал из дома, проскользнул между сражавшимися и отпер наружные ворота. Во двор вошел вооруженный отряд; во главе его стоял высокий офицер, а с ним был Вудс. На вопрос Вилугби, кто пришел, офицер ответил, что он — полковник Бекман.
- Именем Конгресса! - прибавил он. - Я приказываю всем сложить оружие, те, кто не подчинится, будут расстреляны.
Это остановило битву. Эверт Бекман расставил часовых и вместе с Робертом отдавал необходимые распоряжения. Появление отряда объяснилось вмешательством Вудса. Добрый капеллан отправился за помощью в пограничную крепость и по дороге встретил полковника с его солдатами. В его отряде оказались и доктора, которые тотчас же приступили к перевязке раненых. Между убитыми оказался бедный Джеми, а затем среди трупов нашли и мельника. Мохоки, столпившись в углу, сами накладывали себе перевязки. Принесли фонари, и тут обнаружилось, что с появлением солдат большинство осаждающих бежало еще до расстановки часовых. Опасность миновала, но Бекман и Роберт отдали, из предосторожности, еще несколько приказаний относительно охраны дома и направились в комнату матери. По дороге Роберт рассказал Бекману о смерти капитана Вилугби. На дороге, уже входя к мистрис Вилугби, Роберт невольно вскрикнул: дверь оказалась приотворенной, и обильные следы крови виднелись всюду на полу. Он наткнулся на мертвого индейца, распростертого среди лужи крови, а на нем лежал еще другой раненый краснокожий и дико поводил блуждающим взглядом; кровь била ключом из нескольких колотых ран. Роберт замахнулся на него прикладом, но тотчас опустил ружье, - раненый был Ник. В углу неподвижно сидела мистрис Вилугби - она была убита пулей, залетевшей в комнату через окно; мертвая Белла прижимала к груди ребенка, но малютка, по счастью, был жив. Тускарор заметил, как несколько дикарей побежали в комнату мистрис Вилугби, и скользнул за ними. Он знал, чего те ищут, и поспешил спасать скальпы белых женщин. Погасив огонь, он в темноте работал своим ножом направо и налево; индейцы бежали, оставив Ника одного.
- Их не скальпировали! - с торжеством сказал Ник, указывая Роберту на дорогих ему покойниц. Отчаянию обоих молодых людей не было границ.
Ник долго с сожалением смотрел на Бекмана, рыдавшего над холодным трупом своей жены.
Но его отвлек Роберт.
- Где Мод? - с тревогой спросил он.
Ник, несмотря на свои раны, повел его к кладовой и отворил ее, и Мод, рыдая, бросилась на шею к майору. Роберт тотчас же сообщил ей о новых несчастьях, обрушившихся на их семейство. Крепкая натура девушки помогла ей перенести без опасных последствий этот ужасный удар судьбы. Весть о смерти мистрис Вилугби и Беллы быстро распространилась среди защитников Хижины. Негритянки горестно плакали о своих добрых госпожах; стоны отчаяния и скорби повисли над осиротевшим домом старого капитан Вилугби; негры проявляли свою печаль громче всех, но и они наконец замолкли. Тишина ночи восстановилась снова. Наутро при осмотре места вчерашней катастрофы оказалось, что большая разбивальщица размозжила голову одному индейцу, но и сама погибла. Скальп ее достался краснокожим. Плиния-младшего нашли мертвым у порога комнаты мистрис Вилугби. При солнечном свете в долине не оказалось больше ни индейцев, ни изменников. Все они, зная, какое влияние приобрело имя полковника Бекмана и какой властью он облечен, предпочли удалиться, вместо того чтобы рискнуть требовать себе награду за патриотическую услугу, как это часто бывает при революциях.
ГЛАВА XXX
Я странствую через вечность.
Я еще не более как атом,
но моя величавая душа
наполнит бесконечность.
Кокс
Дня через два после ночной битвы Роберт и Мод похоронили отца, мать и сестру. Как это ни было тяжело, но необходимо было покинуть место, где колонисты провели столько счастливых дней, и Роберт с Мод начали готовиться к отъезду. Бекман узнал, что между молодыми людьми давно уже существует взаимная склонность, и советовал им немедленно обвенчаться.
- Ты мой пленник, но я отпущу тебя честное слово, Роберт, - говорил полковник Бекман. - Если ты теперь обвенчаешься в Альбани, на тебя не посмотрят как на шпиона королевских войск, все поймут, что ты приходил сюда как жених.
Мод поняла всю важность этого соображения и со своей стороны дала согласие на немедленную свадьбу после всех недавних трагических событий. Через несколько дней все уехали в Альбани; капеллан Вудс благословил брак молодых людей. Бекман вскоре выхлопотал, чтобы Роберта обменяли на пленных американцев, а Джойса принял в свой полк. Из него вышел бравый воин. Он скоро получил чин сержант-майора, затем был сделан поручиком и наконец адъютантом; во время американской войны за независимость это был один из лучших офицеров национального ополчения. По окончании этой великой борьбы за американскую свободу Джойс вышел в отставку, но военного ремесла не оставил окончательно: он продолжал принимать участие в стычках с индейцами и в одной из них был убит. Мик решил мстить краснокожим за смерть мистрис Бекман и Вилугби; с этой целью он поступил в один из полков, назначенных для обороны границ от этих дикарей. На поле битвы в последний раз увидел он своего товарища по обороне «Хижины на холме» адъютанта Джойса, но увидел его уже мертвым и не дал дикарям снять скальп со своего бывшего товарища. Счастливой была судьба Блоджета. Он служил в федеральной армии вместе с Джойсом и благодаря своему уму, а также храбрости быстро выдвинулся вперед. После революции он был уже генералом милиции. Что касается Бекмана, то памятная ночь нападения на Хижину навсегда оставила на нем неизгладимый след: улыбка с тех пор никогда не появлялась на его лице, и смерть на поле битвы, которая настигла его незадолго до заключения мира между воюющими сторонами, была ему, вероятно, не тяжела. Малютка-сын его немногим пережил отца, и все состояние Бекманов перешло к Роберту вместе с «Хижиной на холме», которую молодой Вилугби передал Бекману, опасаясь конфискации этой земли, возделанной его отцом и памятной ему по стольким счастливым и черным дням, пережитым здесь. Если бы не свежие сердечные раны, не такая горестная потеря почти одновременно отца, матери и сестры, Роберт мог бы считать себя вполне счастливым.
Стивенсон Ф., Стивенсон Р.Л.
ЖИЗНЬ НА САМОА
…Только он ушел, как вернулся домой Льюис с новостью. Один из наших друзей слышал, как открыто говорили о высылке Льюиса. Причиной не может быть то, что он ездил к Матаафе убеждать его сохранить мир - ведь половина города по тому или другому делу перебывала в Малие. Без сомнения, это вызвано попыткой Льюиса повидаться с Лаупепой и сообщить этому жалкому монарху, о чем он будет разговаривать с Матаафой. Наш первый визит к Матаафе состоялся после того, как там дважды побывал мистер Бекман.
Нам тогда передали, что мы можем занять места в лодке мистера Бекмана, но, поскольку приглашение исходило не от него самого, а от незнакомого с ним самоанца, мы не хотели быть назойливыми. В первый визит, не имея переводчика, Льюис не мог сказать Матаафе того, что хотел, а именно что, пока на Самоа два великих вождя называют себя королями, там будут существовать две партии, будет продолжаться борьба и сохранится постоянная опасность войны.
…Мистер Краузе сказал Льюису, что видел, как в Апию несли несколько трупов, он думает, не менее десяти, хотя смог насчитать лишь пять. Один был без головы. Говорят, что все головы, и даже голова несчастной девушки, с Савайи. Обычай требует, чтобы Фануа пошла утром посмотреть на головы. Льюис проведал раненых. Врач с немецкого военного корабля, хотя и порядком пьяный (он обедал с мистером Бекманом), как будто удовлетворительно справляется с делом, а на молодых краснощеких немецких матросов, помогающих доктору и мистеру Кларку, по словам Льюиса, приятно поглядеть. Двое умирающих; у одного прострелены легкие. Это очень симпатичный, красивый старик с необычно темной для самоанца кожей.
Эрих Мария Ремарк.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
…Начинается прощание. Сосед мой Мюллер поправляет ранец на плечах, зажимает под мышкой узелок с продовольствием и протягивает мне руку: - Ну, прощай, Эрнст! - Прощай, Феликс. Он прощается с Вилли, Альбертом, Козоле... Подходит Герхардт Поль, наш ротный запевала. Во время походов он всегда пел верхнего тенора: бывало, выждет, когда песня распадется на два голоса, и, набравшись как следует сил, во всю мочь запевает на верхних нотах. Его смуглое лицо с большой бородавкой растроганно: он только что простился с Карлом Брегером, своим неизменным партнером в скат. Прощание оказалось нелегким. - Прощай, Эрнст! - Прощай, Герхардт! Он уходит. Ведекамп протягивает мне руку. Он у нас мастерил кресты для братских могил. - Ну, Эрнст, до свидания. Так - таки не привелось сработать для тебя креста. А жаль: ладный был бы крестик - из красного дерева. Я даже припас для этой цели великолепную крышку от рояля. - Может, еще пригодится, - отвечаю я. - Когда дело до что - то дойдет, пошлю тебе открытку. Он смеется: - Держи ухо востро, паренек. Война еще не кончена. Кривоплечий Ведекамп быстро семенит прочь. Первая группа исчезает за воротами казармы. Ушли Шефлер, Фасбендер, маленький Луке и Август Бекман. За ними уходят другие. Нам становится не по себе. Трудно привыкнуть к мысли, что они ушли навсегда. До сих пор существовало только три возможности покинуть роту: смерть, ранение и откомандирование. Теперь к ним присоединилась еще одна - мир. Как странно все. Мы так привыкли к воронкам и окопам, что нами вдруг овладевает недоверие к тишине полей и лесов, по которым мы сейчас разойдемся, как будто тишина лишь маскировка предательски минированных участков... А наши товарищи ушли туда так беспечно, одни, без винтовок, без гранат. Хочется побежать за ними, хочется вернуть их, крикнуть:" Куда вы идете одни, без нас, мы должны быть вместе, нам нельзя расставаться, ведь невозможно жить иначе! "В голове точно жернов вертится... Слишком долго мы были солдатами.
ЧЁРНЫЙ ОБЕЛИСК
Я прихожу к сапожнику Карлу Брилю. Из мастерской, где подшивают подметки, доносятся звуки патефона. Сегодня я приглашен сюда на мальчишник. Это один из тех знаменитых вечеров, на которых фрау Бекман демонстрирует свое акробатическое искусство. Один миг я колеблюсь - у меня, право, нет настроения, - но потом все же вхожу - именно поэтому. В комнате стоит табачный дым и запах пива. Карл Бриль встает и, слегка пошатываясь, заключает меня в объятия. Он лыс не меньше, чем Георг Кроль. Зато густые усы торчат, как у моржа. - Вы пришли как раз вовремя, - заявляет он. - Пари уже заключены, нужна только музыка получше, чем этот дурацкий патефон! Как вы насчет вальса «Голубой Дунай»? -- Идет! Рояль уже перетащили в мастерскую, где подшивают подметки в присутствии заказчика, и он стоит впереди машин. Большая часть комнаты освобождена от обуви и кусков кожи, и всюду, где можно, расставлены стулья и даже несколько кресел. На столе бочонок пива и несколько уже пустых бутылок из-под водки. Запасная батарея стоит на прилавке. На столе лежит также большой, обмотанный ватой гвоздь, рядом - тяжелый сапожный молоток. Я колочу по клавишам, исполняя «Голубой Дунай». Покачиваясь, бродят в чадном дыму собутыльники Бриля. Они уже порядочно нагрузились. Карл ставит на крышку рояля стакан пива и двойную порцию водки. - Клара готовится, - заявляет он. - Всех пари у нас заключено на сумму свыше трех миллионов. Будем надеяться, что она в самой лучшей форме, иначе я почти обанкрочусь. Он подмигивает мне. - Когда дойдет до дела, сыграйте что-нибудь бурное... с подъемом. Это всегда ее вдохновляет. она до безумия любит музыку. - Я могу сыграть «Шествие гладиаторов». А как насчет частного маленького пари со мной? Карл смотрит на меня. - Дорогой господин Бодмер, - обиженно отвечает он, - не будете же вы держать пари против Клары! Разве вы сможете тогда сыграть убедительно? - Не против нее. За нее. Частное пари. - Сколько? - торопливо спрашивает Карл. - Какие-нибудь несчастные восемьдесят тысяч, - говорю я. - Все мое состояние. Карл соображает. Затем оборачивается к остальным. - Кто-нибудь еще хочет поставить восемьдесят тысяч? Против нашего пианиста? - Я! - Какой-то толстяк выступает вперед, извлекает деньги из чемоданчика и хлопает пачкой о прилавок. Я кладу рядом свои деньги. - Бог воров да хранит меня, - говорю я. - Иначе я буду вынужден завтра ограничиться обедом. - Итак, начнем! - говорит Карл Бриль. Собравшиеся осматривают гвоздь. Затем Карл подходит к стене, приставляет к ней гвоздь на уровне человеческого зада и на треть забивает молотком. Он бьет менее сильно, чем кажется по его размашистым движениям. - Засел глубоко и крепко, - говорит он и делает вид, будто энергично раскачивает гвоздь. - Это мы сначала проверим. Толстяк, поставивший против меня, подходит К стене. Трогает гвоздь и усмехается. - Карл, - говорит он с ироническим смехом, - да я дуну - и этот гвоздь вылетит. Дай-ка мне молоток. - А ты сначала дунь и посмотри. Но толстяк не дует. Он энергично дергает гвоздь, и тот выскакивает. - Рукой-то я гвоздь сквозь крышку стола прогоню. А задом - нет. Если вы ставите такие условия, давайте лучше это дело бросим. Толстяк молчит. Он берет молоток и забивает гвоздь в другом месте. - Ну как, вот тут хорошо будет? Карл Бриль пробует гвоздь. Он торчит наружу всего на шесть-семь сантиметров. - Слишком крепко. Его и рукой не выдерешь. - Либо так, либо отменим, - заявляет толстяк. Карл еще раз берется за гвоздь. Толстяк кладет молоток на прилавок, он не замечает, что каждый раз, когда Карл проверяет, крепко ли сидит гвоздь, он его слегка расшатывает. - Я не могу держать пари на равных основаниях, а только один к двум, да и тогда, наверное, проиграю. Они сговариваются на шести против четырех. На прилавке вырастает целая гора денег. Карл еще дважды дергает гвоздь, чтобы показать, насколько безнадежно выиграть такое пари. Я начинаю играть «Шествие гладиаторов», и вскоре фрау Бекман появляется в мастерской, шурша свободным ярко-красным китайским кимоно; кимоно заткано пионами, а на спине изображен феникс. Фрау Бекман - импозантная особа, у нее голова бульдога, но хорошенького бульдога, густые курчавые темные волосы и блестящие, как вишни, черные глаза, все остальное - как у бульдога, особенно подбородок. Тело у нее мощное и словно железное. Каменно-твердые груди выступают, точно бастион, потом следует талия, довольно стройная для таких телес, и, наконец, знаменитый зад, играющий в данном случае решающую роль. Он огромен и в то же время подобен камню. Даже кузнец не смог бы ущипнуть его, когда фрау Бекман напрягает тело, скорее он сломает себе палец. Карл Бриль и на этом уже выигрывал пари, правда только в тесном кругу друзей. Так как сегодня вечером присутствует и толстяк, предполагается провести только опыт с выдергиванием гвоздя из стены. Во всем, что происходит, царит строго спортивный и чисто рыцарский дух; правда, фрау Бекман здоровается, но она в высшей степени сдержанна и даже как бы отсутствует. Она рассматривает свое выступление лишь как нечто спортивно-деловое. Спокойно становится она спиной к стене за невысокой ширмой, делает несколько профессиональных движений, потом застывает на месте, выставив подбородок, готовая начать, очень серьезная, как и полагается перед серьезным спортивным достижением. Прервав марш, я на басовых нотах исполняю две трели - они должны звучать как барабанная дробь в цирке Буша во время смертельного прыжка. Фрау Бекман напрягает мышцы и расслабляет их. Ее тело напрягается еще дважды. Карл Бриль начинает нервничать. Фрау Бекман опять застывает на месте, глядя в потолок, стиснув зубы. Потом что-то звякает, и она отходит от стены. Гвоздь лежит на полу. Я исполняю «Молитву девы», одну из ее любимых пьес. Она благодарит, грациозно кивнув массивной головой, певучим голосом желает всем спокойной ночи, теснее запахивает кимоно и исчезает. Карл Бриль подсчитывает деньги. Протягивает мне мой выигрыш. Толстяк осматривает гвоздь и стену. - Невероятно, - бормочет он. Я играю «Сияние Альп» и «Везерскую песню» - это тоже две любимые пьесы фрау Бекман. На верхнем этаже слышно мою игру. Карл гордо подмигивает мне. В конце концов, ведь он владелец этих мощных клещей. Пиво и водка льются рекой. Я пью вместе с остальными, потом продолжаю играть. Сегодня мне лучше не быть одному. Хочется кое о чем подумать, и вместе с тем я не хочу ни в коем случае об этом думать. У меня руки полны небывалой нежности. На меня точно веет чьей-то близостью, кто-то тянется ко мне, мастерская исчезает, я снова вижу дождь, туман, Изабеллу и ночной мрак. Она не больна, думаю я, и все же знаю, что она больна. Но если Изабелла душевнобольная, то мы в десять раз большие психопаты, чем она. Меня приводит в себя громкий спор. Оказывается, толстяк не в силах забыть мощные формы фрау Бекман. Воспламенившись после нескольких рюмок водки, он сделал Брилю тройное предложение: пять миллионов за чай с фрау Бекман, один миллион за короткий разговор с ней сейчас же, во время которого он, вероятно, пригласит ее на вполне приличный ужин без Карла Бриля, и два миллиона, если ему разрешат несколько раз крепко ущипнуть это анатомическое чудо здесь же, в мастерской, среди сотоварищей, в веселом обществе и, следовательно, соблюдая все приличия. Но тут-то и сказался характер Карла. Если толстяк имеет в виду чисто спортивный интерес, заявил он, может быть, ему и разрешат ущипнуть фрау Бекман, но, во всяком случае, при дополнительном пари на какие-нибудь несчастные сто тысяч марок; если же это только желание похотливого козла, то одна мысль о таких действиях является для Карла тяжким оскорблением. - Это же свинство! - рычит он. - Я считал, что присутствуют только истинные кавалеры. - Я истинный кавалер, - лопочет толстяк. - Поэтому и делаю эти предложения. - Вы свинья! - Это тоже. Иначе какой же я кавалер? А вы бы гордиться должны... такая дама... Неужели вы настолько бессердечны! Что же мне делать, коли во мне моя природа на дыбы становится? Почему вы обиделись? Она же не ваша законная жена. Я вижу, как Бриль вздрагивает, словно в него выстрелили. С фрау Бекман он состоит в незаконном сожительстве, она просто ведет у него хозяйство. Что ему мешает на ней жениться - этого не знает никто, вероятно, только его упрямый характер, который заставляет его зимой пробивать прорубь, чтобы поплавать в ледяной воде. И все же это его слабое место. - Да я бы... - запинаясь, лопочет толстяк, - такой бриллиант на руках носил, одевал бы в бархат и шелк, в красный шелк... - Он чуть не рыдает и рукой рисует в воздухе роскошные формы. Бутылка, стоящая перед ним, пуста. Вот трагический случай любви с первого взгляда. Я отворачиваюсь и продолжаю играть. Представить себе картину, как толстяк носит фрау Бекман на руках, я не в силах. - Вон! - вдруг заявляет Карл Бриль. - Хватит! Терпеть не могу выгонять гостей, но... Из глубины мастерской доносится отчаянный вопль. Мы все вскакиваем. Там судорожно приплясывает какой-то коротышка. Карл бросается к нему, хватает ножницы и останавливает станок. Коротышке делается дурно. - Ах, черт! Ну кто знал, что он так налижется и захочет поиграть с машиной! - негодует Карл. Мы осматриваем руку коротышки. Из раны висит несколько ниток. Машина прихватила мякоть его руки между большим и указательным пальцами - и это еще счастье. Карл льет на рану водку, и коротышка приходит в себя. - Ампутировали? - спрашивает он с ужасом, увидев свою руку в лапах Карла. - Глупости, цела твоя рука. Коротышка облегченно вздыхает, когда Карл трясет перед ним его же рукой. - Заражение крови? А? - спрашивает пострадавший. - Нет, а вот от твоей крови машина заржавеет. Мы вымоем твою клешню алкоголем, смажем йодом и наложим повязку. - Йодом? А это не больно? - Жжет одну секунду. Как будто ты рукой глотнул очень крепкой водки. Коротышка вырывает руку. - Водку я лучше сам выпью. - Он вытаскивает из кармана не слишком чистый носовой платок, обматывает им свою лапу и тянется к бутылке. Карл усмехается. Потом с тревогой смотрит по сторонам. - А где же толстяк? Гости не знают. - Может, был, да весь вышел? - замечает один из присутствующих и начинает икать от смеха над собственной остротой. Дверь распахивается. Появляется толстяк; наклонившись вперед, чтобы сохранить равновесие, входит он, спотыкаясь, а за ним следует в красном кимоно фрау Бекман. Она скрутила ему руки за спиной и вталкивает в мастерскую. Энергичным рывком она отбрасывает его от себя. Толстяк валится лицом вперед в отделение дамской обуви. Фрау Бекман словно стряхивает пыль со своих рук и удаляется. Карл Бриль делает гигантский прыжок. Ставит на ноги толстяка. - Мои руки! - верещит отвергнутый поклонник. - Она мне вывернула руки! А живот! Ой, живот! Ну и удар! Объяснения излишни. Фрау Бекман - достойная партнерша Карла Бриля, этого поклонника зимнего купанья и первоклассного гимнаста; она уже дважды ломала ему руку, не говоря о том, что она могла натворить с помощью вазы или кочерги. Не прошло и года с тех пор, как она застигла ночью в мастерской двух взломщиков. Они потом пролежали долгое время в больнице, а один так и не оправился после мощного удара, который она нанесла ему по голове железной колодкой, к тому же он оглох на одно ухо. С тех пор взломщик стал заговариваться. Карл тащит толстяка к лампе. Он побелел от ярости, но сделать уже ничего не может. Толстяк готов. Это было бы все равно, что избивать тифозного больного. Толстяк, видимо, получил страшный удар в ту часть тела, с помощью которой хотел согрешить. Ходить он не способен. Даже на улицу Карл не может его вышвырнуть. Мы укладываем его в углу мастерской на обрезки кожи. - Самое приятное, что у Карла бывает всегда так уютно, - заявляет один из гостей и старается напоить пивом рояль.
ПНИН
Вторник, верно; однако какое же сегодня число, вот что хотелось бы знать? День рождения Пнина, например, приходился на 3 февраля - по юлианскому календарю, в полном согласии с коим он в 1898 году родился в Петербурге. Теперь Пнин его больше не праздновал - отчасти потому, что после разлуки с Россией день этот как - то бочком проскакивал под григорианской личиной (тринадцатью, нет, двенадцатью днями позже), отчасти же потому, что на протяжении учебного года он жил в основном от понедельника до пятницы. На затуманенной мелом классной доске Пнин выписал дату. Сгиб его руки еще помнил тяжесть «ЗФЛа». Дата, записанная им, ничего не имела общего с днем, ныне стоявшим в Вайнделле: 26 декабря 1829 года Он старательно навертел большую белую точку и прибавил пониже: 3.03 пополудни, Санкт – Петербург. Все это усердно записывали: Фрэнк Бэкман, Роз Бальзамо, Фрэнк Кэрролл, Ирвинг Д. Герц, прекрасная и умная Мэрилин Хон, Джон Мид младший, Питер Волков и Аллен Брэдбери Уолш. Пнин, зыблясь в безмолвном веселье, вновь уселся за стол: у него имелась в запасе история. Эта строчка из дурацкой русской грамматики: «Брожу ли я вдоль улиц шумных» («Whether I wander along noisy streets»), является на самом деле первой строкой знаменитого стихотворения. Хоть и предполагалось, что Пнин на занятиях по начальному русскому курсу должен придерживаться простых языковых упражнений («Мама, телефон! Брожу ли я вдоль улиц шумных. От Владивостока до Вашингтона 5000 миль»), он не упускал случая увлечь своих студентов на литературную и историческую экскурсию. В восьми четырехстопных четверостишиях Пушкин описал болезненную привычку, не покидавшую его никогда, - где бы он ни был, что бы ни делал, - привычку сосредоточенно размышлять о смерти, пристально вглядываясь в каждый мимолетящий день, стараясь угадать в его тайнописи некую «грядущую годовщину»: день и месяц, которые обозначатся когда-нибудь и где-нибудь на его гробовом камне. – «And where Will fate send Me», несовершенное будущее, «death», - декламировал вдохновенный Пнин, откидывая голову и переводя с отважным буквализмом, - «in fight, in travel or in waves? Or Will the neighbouring dale» - то же, что «долина», теперь мы сказали бы «valley», - «accept my refrigerated ashes, poussiиre, cold dust», возможно, вернее. «And though it is indifferent to the insensible body». Пнин добрался до конца и тогда, театрально ткнув в доску куском мела, который продолжал держать в руке, отметил, с какой тщательностью Пушкин указал день и даже минуту, когда было записано это стихотворение. - Однако, - вскричал Пнин, - он умер совсем, совсем в другой день! Он умер... - Спинка стула, на которую с силой налег Пнин зловеще треснула, и вполне понятное напряжение класса разрядилось в молодом громком смехе. (Когда - то, где - то - в Петербурге, в Праге? - - один из двух музыкальных клоунов вытянул из - под другого рояльный стул, а тот, все играл в сидячей, хоть и лишенной сидения позе, не попортив своей рапсодии. Где же? Цирк Буша в Берлине!)
Вольганг Борхерт
ЗА ДВЕРЬЮ
Перевела Елена Чагаева
Пьеса, которую не поставит ни один театр и не захочет смотреть ни один зритель
Действующие лица
Бэкманн, один из тех Его жена, которая его забыла Ее друг, который ее любит Она, чей муж вернулся без ноги Ее муж, который мечтал о ней тысячу ночей напролет Полковник, который очень весел Его супруга, которую знобит в ее теплой гостиной Дочь, которая как раз ужинает Ее ловкач - муженек Директор кабаре, который и хотел бы быть мужественным, но ужасно трусит Фрау Хламер, которая просто фрау Хламер, и это самое страшное Старик, о котором больше никто не думает Похоронных Дел Мастер со своей отрыжкой Дворник, который вовсе не дворник Другой, который знаком каждому Эльба
Человек вернулся на родину. Он давно не был дома, этот человек. Очень давно. Может быть, слишком давно. И вернулся совсем другим. Внешне он смахивает на одно из тех созданий, что пугают на полях птиц (а в сумерках порой и людей). Внутренне - тоже. Тысячу дней он ждал за дверью, на лютом холоде. И отдал свое колено за то, чтоб войти. А теперь, после тысячи ночей, проведенных там, на холоде, он все - таки пришел, наконец, домой. Человек вернулся на родину. И здесь попал в безумное кино. И пока оно шло, все время щипал себя за руку, чтобы узнать, не сон ли это. Но потом увидал, что вокруг есть и другие, кто чувствует то же. Тогда он решил, что, наверное, все это должно быть правдой. Да. И когда под конец он, голодный и замерзший, опять оказался на улице, то понял, что это всего лишь вполне заурядное кино, вполне обычное. О человеке, который вернулся на родину, об одном из многих. Из тех, кто вернулся домой и все - таки не вернулся, потому что для них больше нет дома. Их дом теперь за дверью. Их родина - за дверью, в ночи, под дождем, на улице. Это их родина.
СОН
На Эльбе. Однообразный плеск воды. Эльба. Бэкманн.
Бэкманн: Где я? Господи, где это я? Эльба: У меня. Бэкманн: У тебя? А ты - - кто? Эльба: А кем я была, когда ты, желторотик, сиганул в мою воду? Бэкманн: Эльба? Эльба: Она самая. Бэкманн (удивленно): Ты - Эльба! Эльба: Во зенки - то вылупил! Небось, думал, я такая романтичная бледно - зеленая девица? Вроде Офелии, с кувшинками в распущенных волосах? Собирался утопнуть и провести вечность в моих объятьях? Нет, сынок, ошибочка вышла. Я не совсем романтична и ни капли не благоуханна. Приличная река должна вонять. Да. Нефтью и рыбой. И чего тебе надо? Бэкманн: Отключиться. Там, наверху, я больше не могу. Я в этом больше не участвую. Я хочу отключиться. Быть мертвым. Всю жизнь быть мертвым. И отключиться. Наконец - то, в тишине и покое. Проспать сто тысяч лет подряд. Эльба: Да ты, молокосос, удрать хочешь, так? Считаешь, ты там больше не можешь, да? Там, наверху, да? Вообразил, что испытал достаточно, ты, мелочь! Сколько тебе лет, новичок - неудачник? Бэкманн: Двадцать пять. И теперь я хочу отключиться. Эльба: Гляди - ка, двадцать пять. И остаток - продрыхнуть. Двадцать пять, а там, пока ночь да туман, - прыгнуть в воду, потому что больше не может! Чего ты больше не можешь, старче? Бэкманн: Ничего, там наверху я больше не могу ничего. Голодать не могу. Хромать - не могу, доползти до своей койки - и снова ковылять вон из дома, потому что койка моя занята другим. Колено, койка и кусок хлеба - я больше так не могу, понимаешь! Эльба. Нет. Ты, сопливый самоубийца, слышишь, нет! Ты конечно решил, что если твоя женушка больше не хочет с тобой резвиться, если ты хромаешь и в брюхе у тебя урчит, так значит можно прятаться мне под юбку? Взять и плюхнуться в воду? Да если все голодные начнут топиться, старая добрая Земля останется голой, как чертова лысина, голой и гладкой. Нет, так не бывает. Со мной этот номер не пройдет. Не желаю иметь с тобой никаких дел. Тебя, малыш, просто надо отшлепать, именно так! Хоть ты и был шесть лет солдатом. Все были. И все на что-нибудь хромают. Найди себе другую постель, если твою заняли. Я не хочу твоей жалкой, ничтожной жизнишки. Слишком ты для меня мал, парень. Послушайся старой женщины: поживи сначала. Пусть - ка тебя потопчут. Да и сам - сам топчи других. А когда будешь сыт всем по горло, так что блевать потянет, когда останешься совсем без ног, а сердце твое поползет на карачках, тогда вот и поговорим. Ну а сейчас ты никаких глупостей не натворишь, ясно? Сейчас ты уберешься отсюда, золотко мое. Этой твоей малюсенькой щепотки жизни для меня чертовски мало. Попридержи ее. Мне она не нужна, ты ж только начал. Закрой рот, человечек! Я хочу тебе кое - что сказать, только очень тихо, на ушко. Ну, подойди сюда: мне на твое самоубийство на..! Ты, сосунок. Гляди, что я сейчас сделаю. (Громко.) Эй, ребятушки! Подкиньте - ка этого паренька обратно, до Бланкенезе, на песочек! Он хочет попытаться еще раз, вот только что мне пообещал. Да осторожней, он говорит, у него нога больная, плутишка!
Никита
НАЧАЛО НОЧНЫХ КОШМАРОВ
Сцена 7: Какая-то квартира; человек лежит в кровати. Лазерный свет типа высвечивает поперек комнаты(места). Вставка: Биркоф в Секции, наблюдает за операцией. Биркоф: Порядок, я подключился. Он там один . Первая группа, начинайте. Майкл выводит из строя блок предохранителей; во всем доме гаснут огни. Он надевает очки ночного видения и обезвреживает двух людей, идущих по коридору. Он берет пластиковый пропуск из кармана одного из них Mайкл: Холл свободен. Присылайте уборщиков. (Входит группа в очках ночного видения, среди них близнецы-садисты. Они входят в комнату спящего человека.) Биркоф: Секунду. Порядок, идите вперед. (Близняшка-садистка вводит какой-то препарат. У них также есть электронное оборудование и клавиатура. Они устанавливают монитор над головой человека и размещают пластмассовый экран поверх его лица. Близняшка-садистка кивает.) Майкл: Мы готовы. Биркоф: Хорошо, вас ждут. (Он в Белой Комнате. Внутри Белой Комнаты, Мэдлин стоит перед электронным устройством. Её лицо освещено. Голограмма ее лица проектируется прямо перед человеком в кровати.) Мэдлин: Привет, мистер Бекман. Вы меня слышите? Бекман: (очевидно, под действием сыворотки правды) Да. Мэдлин: Вы находитесь в этом городе, чтобы выполнить задание одного человека. Как его имя? Бекман: Салла Вацек. Каштановые волосы. Я боюсь его. Я однажды видел его ботинки. Мэдлин: Меня не интересуют его ботинки. (Близнецам). Добавьте ему. Вы находитесь в этом городе, чтобы выполнить задание одного человека. Как его имя? Бекман: Салла Вацек. Мэдлин: Хорошо. Где он теперь? Сцена 8: офис Шефа. Звучит сигнал, и Шеф идёт к монитору. Шеф: Да, Биркоф? Биркоф: Бекман назвал местоположение Вацека. Мы послали шесть групп в проверить. Шеф: Как состояние Бекмана? Биркоф: В порядке. Он не будет ничего помнить. Шеф: Хорошо. Сцена 9: расположение Вацека Миша: Я только что говорил с нашими друзьями из северной Африки. Они ожидают Вашего звонка. Также, после завтрашнего инцидента, мы планируем разослать заявление во все международные агентства новостей о том, что мы принимаем себя ответственность Если конечно Вы не хотели бы, чтобы мы подождали. Вацек: А что насчёт Елены? Миша: Мы продолжаем наблюдения и исследования ее отношений. Вацек: Это длится более двух недель. Вы нашли что-нибудь, говорящее о том, что мне не стоит с ней встречаться. Миша: Нет. Вацек: Прекрасно. Тогда войдите в контакт с нею, и установите кое-что. Миша: Все еще слишком рано. У нас просто нет достаточной информации. Сейчас неподходящее время, чтобы рисковать. Пожалуйста, Салла. (положив руку на плечо) Вацек: (вздохнув) Конечно. Ты прав. Подготовь заявления для информационных служб. И, э, соедини меня с северной Африкой. Сцена 10: квартира Никиты. Стук в дверь. Она смотрит на монитор, и видит лысую голову. Никита: Да? (Раздражённо , увидев Мика Штоппла) Мик: Привет, привет! Выглядишь прямо как Dolce Gabbana. Никита: Да? А ты выглядишь прямо как … Мик Штоппел. Что ты здесь делаешь? Мик: Хороший вопрос. Прекрасно. Я - твой новый сосед! (Идет мимо в квартиру). Совсем рядом. Знаешь, полить цветочки, попросить сахару. Эй? (Он смотрит на холодильник) Хорошо. Studio décor. Очень интересно. Я могу так жить. Я подразумеваю, я не буду торчать здесь весь день, каждый день. Никита: Смешно, Мик. Мик: Хахаха, это не шутка. (Он пьёт из бутылки) А, с газом. Нет ничего другого? Никита: Почему бы не прекратить болтать глупости и не сказать, что тебе от меня надо? Мик: В отличие от тебя, куколка, моя работа в Секции немного менее трудная, Я имею ввиду, они используют меня, потому что я очень контактен. Французы называют это savoir faire. Никита: Ты - низкопробный осведомитель, Мик. Мик: Ох, детка. Дело в том, что меня всегда селят рядом с оперативниками. Ты знаешь Тэрри Д Хаан? Тэрри, ну, такой (изображает громилу), Тэрри? Никита: Что с ним? Мик: Жил рядом с ним, съехал пару дней назад. Бедный парень подорвался. Дьявольская свобода,. О (трогает скульптуру), очень хороша. Никита: Так что теперь ты живешь рядом со мной? Мик: Ну да. Никита: Почему? Мик: О, одним выстрелом убивают двух зайцев. Я буду быстрее передавать информацию, ты будешь присматривать за мной. Ты просто канал передачи информации.
Никита: Заткнись, Мик. Сцена 11: Секция. Майкл идет к Биркофу, который что-то делает на экране.. Майкл: Как дела? Биркоф: Мы проверили то место, которое назвал Бекман. Оно пусто. Майкл: Вацек там был? Биркоф: Да, но он оставил его больше недели назад. Пусто. Мы взяли образцы, сейчас с ними работают. Майкл: Бекман солгал? Биркоф: Нет, он сказал нам, что знал. Он по крайней мере две недели не был в контакте с Вацеком. Майкл: Что теперь? Биркоф: Я не знаю. Они обсуждают это. (Майкл уезжает, посмотрит на чердак, и видит Разговор Мэдлин и Шеф. Она видит его и смотрит вниз. Она все еще выглядит сердитой в нем, и она носит большое красное кольцо от "Вчера вечером". Шеф видят ее взгляд и повороты. Майкл идет из.)
СЕРЕБРЯНЫЕ КОНЬКИ
Перевод с английского М. И. Клягилой-Кондратьевой Рисунки А. Иткина ШКОЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА. Государственное Издательство Детской Литературы Министерства Просвещения РСФСР, Москва 1960
Бекман - доктор в романе М. М. Додж «Ганс Бринкер, или Серебряные коньки» (1865) врач, исцеляющий Раффа Бринкера, который затем помогает ему найти давно исчезнувшего сына.
Глава XI. БОЛЬШИЕ МАНИИ И МАЛЕНЬКИЕ СТРАННОСТИ
Они катились во весь опор, как вдруг услышали грохот нагонявшего их амстердамского поезда. - Эй! - крикнул Людвиг, бросив взгляд на железнодорожное полотно. - Кто обгонит паровоз? Ну-ка, давайте наперегонки! Паровоз свистнул, должно быть возмущенный такой наглостью. Мальчики тоже свистнули... и пустились во всю прыть. Секунду ребята мчались впереди, во весь голос крича "ура", - только секунду, но и это уже было кое-что. Успокоившись, они продолжали путь, не торопясь и позволяя себе разговаривать и шалить. Иногда они останавливались поболтать со сторожами, стоявшими на определенном расстоянии друг от друга по всему каналу. Зимой эти сторожа очищают лед от мусора и вообще от всего, что мешает движению. После метели они сметают со льда снежный пушистый покров, прежде чем он станет твердым и красивым, как мрамор, но очень неудобным для конькобежцев. Порой мальчики настолько забывались, что шныряли между вмерзшими в лед судами, стоявшими где-нибудь в затоне. Но бдительные сторожа быстро выслеживали ребят и, ворча, приказывали им убираться прочь. Канал, по которому мчался наш отряд, тянулся, прямой, как стрела, и таким же прямым был длинный ряд голых, тощих ив, растущих на берегу. На той стороне, высоко над окрестными полями, шла колесная дорога, проложенная на огромной плотине, которую построили, чтобы не дать разливаться Хаарлемскому озеру. Гладкий, как стекло, канал терялся вдали, и линии его берегов сходились в одной точке. По льду катилось множество конькобежцев, буеров с коричневыми парусами, кресел на полозьях и затейливых, легких, как пробки, маленьких санок, управляемых палкой с зубцом на конце. Бен был в восторге от всего, что видел. Людвиг ван Хольп думал о том, как странно, что Бен, хоть и англичанин, знает о Голландии так много. Судя по словам Ламберта, Бен знал о ней больше, чем сами ее уроженцы. Это не очень нравилось юному голландцу, но вдруг ему вспомнилось нечто, способное, по его мнению, ошеломить «Шона Пуля». Он подкатил к Ламберту и с торжествующим видом крикнул: - Расскажи-ка ему о тюльпанах! Бен уловил слово «тульпен». - Да-да, - горячо подхватил он по-английски, - тюльпаномания... Ты про нее говоришь? Я не раз о ней слышал, но знаю обо всем этом очень мало. Больше всего увлекались тюльпанами в Амстердаме, ведь да? Людвиг досадливо крякнул. Слова Бена он понимал с трудом, но по его лицу безошибочно догадался, что тот знает и о тюльпанах. К счастью, Ламберт и не подозревал об огорчении своего юного соотечественника. Он ответил: - Да, больше всего здесь и в Хаарлеме. Но этой страстью заразилась вся Голландия, да и Англия тоже, коли на то пошло. - Вряд ли Англия, - сказал Бен, - но не знаю наверное, так как в те времена меня там не было. - Ха-ха-ха! Это верно, если только тебе не стукнуло двухсот лет. Так вот, брат, ни до, ни после не было такого безумия. Люди тогда сходили с ума по тюльпановым луковицам и ценили их на вес золота. - Как? За луковицы давали столько золота, сколько весит человек? - перебил его Бен, так широко раскрыв глаза от удивления, что Людвиг чуть не подпрыгнул. - Да нет! Давали столько золота, сколько весила луковица. Первый тюльпан привезли сюда из Константинополя около 1560 года. Он вызвал такое восхищение, что амстердамские богачи послали в Турцию за другими тюльпанами. С тех пор ими начали безумно увлекаться, и это продолжалось много лет. Тюльпаны стоили от тысячи до четырех тысяч флоринов за штуку, а одна луковица, "Семпер Аугустус", была продана за пять с половиной тысяч. - Это больше четырехсот гиней на наши деньги, - вставил Бен. - Да, и я знаю это наверное - вычитал позавчера в книге Бекмана, переведенной на голландский язык. Возможно, имеется в виду книга, которая на русском языке называлась так: Красивые декоративно - цветущие кустарники. Со многими изменениями и дополнениями для России под ред. Р. Э. Регеля. Спб., А. Ф. Девриен, 1906. X, 109 стр. с 40 илл. в тексте; 24 л. цв. табл. илл. по акварелям И. Бекмана. В кол. пер. 5 – 00). Да, брат, вот это здорово! Все и каждый спекулировали на тюльпанах - даже матросы с баржей, тряпичницы и трубочисты. Богатейшие купцы не стыдились предаваться этой страсти. Люди покупали и перепродавали луковицы, даже не видя их, однако наживали чудовищные прибыли. Это превратилось в своего рода азартную игру. Одни богатели в два - три дня, другие теряли все, что имели. Земли, дома, скот и даже одежду отдавали за тюльпаны, когда у людей не было наличных денег. Дамы продавали свои драгоценности и украшения, чтобы участвовать в этой игре. Все только о ней и думали. Наконец вмешались Генеральные штаты. Люди начали понимать, какие глупости они делают, и цены на тюльпаны пошли вниз. Уже нельзя было получить долги, оставшиеся от сделок с тюльпанами. Кредиторы обращались в суд, а суд отказывал им, объясняя, что долги, сделанные во время азартной игры, можно не платить. Ну и время тогда настало! Тысячи богатых спекулянтов за один час превратились в нищих. Как выразился старик Бекман: «Наконец-то луковица лопнула, как мыльный пузырь». - Да, и немалый это был пузырь, - сказал Бен, слушавший с величайшим интересом. - Кстати, ты знаешь, что слово «тюльпан» происходит от турецкого слова «тюрбан»? - Что-то не помню, - ответил Ламберт. - Но это очень любопытно. Представь себе лужайку, а на ней толпу турок, сидящих на корточках в своих пышных головных уборах - тюрбанах... Настоящая тюльпановая клумба! Ха-ха-ха! Очень любопытно! «Ну вот, - мысленно проворчал Людвиг, - он рассказал Ламберту что-то интересное о тюльпанах. Так я и знал!» - Надо сказать, - продолжал Ламберт, - что тюльпановая клумба очень напоминает толпу людей, особенно когда цветы кивают и покачивают головками на ветру. Ты когда-нибудь замечал это? - Нет, не замечал. Но меня удивляет, ван Моунен, что вы, голландцы, и до сих пор страстно любите эти цветы. - Еще бы! Без них не обходится ни один сад. По-моему, это самые красивые цветы на свете. У моего дяди в саду при его летнем домике на той стороне Амстердама есть великолепная клумба с тюльпанами самых лучших сортов. - Я думал, твой дядя живет в городе. - Ну да, но его летний домик, иначе говоря - павильон, стоит в нескольких милях от города. А другой домик он выстроил на берегу реки. Мы прошли мимо него, когда входили в город. В Амстердаме у каждого есть где-нибудь такой павильон, если позволяют средства. - И в них живут, в этих павильонах? - спросил Бен. - Что ты! Конечно, нет! Это маленькие строения, и годятся они только на то, чтобы летом проводить в них несколько часов после обеда. На южном берегу Хаарлемского озера есть очень красивые летние домики. Теперь, когда озеро начали осушать, чтобы превратить его дно в пахотную землю, вся их прелесть пропадет. Кстати, мы сегодня прошли мимо нескольких таких домиков с красными крышами. Ты, вероятно, заметил их. Помнишь - мостики, пруды, садики и надписи над входными дверьми? Бен кивнул. - Сейчас у них не особенно красивый вид, - продолжал Ламберт, - но летом они просто очаровательны. Как только на ивах появляются молодые побеги, дядя каждый день после обеда отправляется в свой летний домик. Там он дремлет и курит; тетя вяжет, поставив ноги на грелку, какая бы ни была жара; моя двоюродная сестра Рика и другие девочки из окна удят в озере рыбу или болтают со своими друзьями, когда те проезжают мимо на лодках, а малыши возятся поблизости или торчат на мостиках, переброшенных через канаву. Потом все пьют кофе с пирожными, а на столе стоит огромный букет водяных лилий. Там чудесно! Но, между нами, хоть и я родился здесь, я никогда не привыкну к запаху стоячей воды, а ею пахнет чуть не во всех загородных усадьбах. Почти все домики, которые ты видел, построены близ канав. Я, должно быть, потому так остро ощущаю этот запах, что долго жил в Англии. - Может, и я почувствую его, - сказал Бен, - если наступит оттепель. К счастью для меня, ранняя зима покрыла льдом эти ароматные воды... и я ей очень благодарен. Без этого чудесного катанья на коньках Голландия понравилась бы мне гораздо меньше, чем она нравится сейчас. - Как сильно ты отличаешься от Поотов! - воскликнул Ламберт, задумчиво вслушиваясь в слова Бена. - А ведь вы двоюродные братья... Мне это непонятно. - Мы действительно двоюродные, или, скорее, всегда считали себя двоюродными, но на самом деле родство между нами не очень близкое. Наши бабушки были сводными сестрами. В нашей семье все - англичане; в его - голландцы. Наш прадедушка Поот, видишь ли, был женат два раза, и я - потомок его жены - англичанки. Однако я люблю Якоба больше, чем добрую половину своих родственников-англичан, вместе взятых. Он самый искренний, самый добродушный мальчик из всех, кого я знаю. Как ни странно это тебе покажется, но мой отец случайно познакомился с отцом Якоба во время деловой поездки в Роттердам. Они вскоре разговорились о своем родстве - по-французски, кстати сказать - и с тех пор переписываются на этом языке. Странные вещи случаются в жизни! Некоторые привычки тети Поот очень удивили бы мою сестру Дженни. Тетя - настоящая дама, но она так не похожа на мою мать... Да и дом у них, и обстановка, и образ жизни - все совсем не такое, как у нас. - Конечно, - самодовольно согласился Ламберт, как бы желая сказать, что вряд ли можно где-нибудь, кроме Голландии, встретить такое совершенство во всем. - Но зато у тебя найдется много о чем порассказать Дженни, когда ты вернешься домой. - Еще бы! И, уж во всяком случае, я скажу, что если чистоплотность, как полагают голландцы, почти равна набожности, то Бруку вечное спасение обеспечено. Я в жизни не видывал более опрятного места. Взять хотя бы мою тетю Поот: при всем своем богатстве она чуть ли не беспрерывно чистит что-нибудь, и у дома ее такой вид, словно он весь покрыт лаком. Вчера я писал матери, что вижу, как мой двойник неотступно ходит со мной, нога к ноге, в натертом полу столовой. - Твой двойник? Я не понимаю этого слова. Что ты хочешь сказать? - Ну, мое отражение, мой облик. Бен Добс номер два. - Ах, так? Понимаю! -воскликнул ван Моунен.- А бывал ты когда-нибудь в парадной гостиной своей тети Поот? Бен рассмеялся: - Только раз - в день моего приезда. Якоб говорит, что мне не удастся войти в нее снова до свадьбы его сестры Кеноу, а свадьба будет через неделю после рождества. Отец позволил мне прогостить здесь до тех пор, чтобы участвовать в торжественном событии. Каждую субботу тетя Поот со своей толстухой Катье отправляется в гостиную и ну мести, скрести, натирать! Потом в комнате опускают занавески и запирают ее до следующей субботы. За всю неделю ни одна душа не входит туда, но тем не менее там все равно нужно делать уборку - "схоонмакен", - как выражается тетя. - Что же тут особенного? В Бруке так убирают все гостиные, - сказал Ламберт. - А как тебе нравятся движущиеся фигуры в саду тетиных соседей? - Ничего себе. Когда летом лебеди плавают по пруду, они, наверное, кажутся совсем живыми. Но китайский мандарин, что кивает головой в углу под каштанами, просто нелепый... Он годится только на то, чтобы смешить ребятишек. А потом, эти прямые садовые дорожки и деревья, сплошь подстриженные и раскрашенные! Прости, ван Моунен, но я никогда не научусь восхищаться голландским вкусом. - На это нужно время, - снисходительно согласился ван Моунен, - но в конце концов ты обязательно оценишь его. Я многим восхищался в Англии, - и, надеюсь, меня отпустят туда вместе с тобой, учиться в Оксфорде, - но, в общем, Голландию я люблю больше. - Ну разумеется! - сказал Бен тоном горячего одобрения. - Ты не был бы хорошим голландцем, если бы не любил ее. Что еще можно любить так горячо, как свою родину? Странно, однако, питать столь теплые чувства к столь холодной стране. Если бы мы не двигались без передышки, мы бы совсем замерзли. Ламберт рассмеялся: - У тебя английская кровь, Бенджамин! А вот мне вовсе не холодно. Посмотри на конькобежцев здесь, на канале: все румяные, как розы, и довольные, как лорды... Эй, славный капитан ван Хольп, - крикнул Ламберт по-голландски, - как думаешь, не зайти ли нам на ту ферму погреть ноги? - А кто замерз? - спросил Питер оборачиваясь. - Бенджамин Добс. - Согреем Бенджамина Добса! И отряд остановился.
М. Горький
ЖИЗНЬ КЛИМА САМГИНА. Часть 4
«Идиоты, писать грамотно не умеют», — отметил Самгин.
«Думая, что Зотова находится в обморочном состоянии, он вышел и сообщил об этом торговцу галантерейным товаром Я.П.Перцеву, предложив ему позвонить квартиранту Перцева доктору Евгеньеву. Но как раз в это время по улице проходил К.Г.Бекман, врач городской полиции, который и констатировал, что Зотова убита выстрелом в затылок и что с момента смерти прошло уже не меньше двух часов. Дальнейшие подробности этой потрясающей драмы мы, за поздним временем, откладываем до завтра». Но в следующем номере газета сообщила только об аресте «племянника убитой, Безбедова, в нетрезвом состоянии».
Валентин Пикуль.
ФАВОРИТ (книга 2)
Осенью близ столицы восстали крестьяне в деревнях помещиков Альбрехта, Герздорфа и Бекмана. Сочетание трех подряд немецких фамилий, со времен Петра I осевших в Ингерманландии, было неприятно для Екатерины, немки происхождением, и она ругала...
немцев: "Небось без палок и на двор по нужде не выбегают!" Она боялась новой "пугачевщины" и хотя умела скрывать страх свой, но уже не гуляла по паркам с собачками, а внутри загородных дворцов расставила караулы. В городе было тревожно.
Суэнвик Майкл
ДЖЕК/ФАУСТ
Глава 4. ПОЛЕТ
Бекманн, лениво опершись о бак с горячей водой, повернулся к Фаусту. Рядом с ним из омерзительного рта медной макрели текла тоненькая струйка.
- Поговаривают, что доминиканцы собираются дать взятку одному сговорчивому священнику, чтобы он осудил тебя в своей проповеди. Что же, о небеса, ты натворил, что так разозлил их?
Фауст лишь махнул рукой.
- Я сказал брату Иосафату, что первоначально его имя принадлежало вовсе не христианскому святому, а языческому богу, Бодхисаттве, глубоко почитаемому в Индии за то, что он много лет просидел под деревом. В восьмом веке Иоанн Дамаскин сделал рассказ о нем достоянием гласности посредством причудливого перевода искаженного арабского текста.
Если у Бекманна и был какой-нибудь изъян, то это была глубокая неприязнь
к ссорам в любом виде. В его взоре появилась глубокая и, похоже, неизгладимая
печаль, что лишь подчеркнуло его сходство со старой и мирной длинномордой
охотничьей собакой.
- Зачем тебе понадобилось говорить такие вещи?
- Потому что это правда.
Сбрулиус рассмеялся.
- Вот, милейший Фауст, и затеян спор сквернейшего толка, и виновник этого - ты. Многие вещи - правда. Из них некоторые - правильны. Еще меньше - желательны. - Он был не самым умным в университете - его дар был скорее поэтическим, нежели аналитическим, - и оттого в разговоре в значительной мере полагался на парадокс, метонимию, литоты, перестановку слов, меняющую логический порядок, и другие подобные незначительные риторические уловки. У него не имелось врагов, кроме тех, что поневоле обрел своим неразборчивым распутством, ибо он не делал различия между мужчинами и женщинами.
- А я подумал, - угрюмо произнес Метте, - что для вас неортодоксальность и, вероятно, еретические взгляды – новая космология.
Этот худощавый мужчина был теологом и алчно стремился к более высокому положению в здешнем обществе, а равно и в университете. Жирный и ленивый Балтазар Факкус пожал плечами и протянул руку к пивной кружке.
- Это, вероятно, тоже. Тот факт - я знаю, что тебе неприятно слышать об этом, но таковы факты, - что Земля вместе с другими планетами вращается вокруг Солнца, неизбежно должен порождать противоречия. Я признаю это. Столь радикальный пересмотр общего предубеждения обязательно порождает врагов. И все же - я слышал из своих источников о недовольстве брата Иосафата. Его лицо не побагровело исключительно потому, поскольку боялся, что обидит этим солнце. А неуважение к его имени вызывает у меня гнев.
- Хорошо сказано, - заметил Мефистофель. - Расскажи им о том, как он мастурбирует.
- Славные мои друзья! - вскричал обеспокоенный Бекманн. - Давайте побеседуем как ученые, без нападок ad hominem. Фауст, нет никакой нужды порочить имя брата Иосафата, особенно принимая во внимание, что он может принять это за личное оскорбление. И, Метте, - весьма скандально называть теорию Фауста еретической. Николай Кузанский предполагал нечто подобное, когда писал, что человеку, стоящему на Земле под солнцем, может показаться, что Солнце вращается вокруг него. Это - не более чем подтверждение твоей мысли.
- Нет! - воскликнул Фауст. - Упаси меня Господь от защитников вроде тебя,
славный Бекманн! Твоя защита моих тезисов приведет к их полному забвению.
Уверяю тебя, я намереваюсь лишь пересмотреть ваше понимание устройства
вселенной. Взгляните на мои цифры. Вагнер! Принеси книгу! Вы увидите красоту,
изящество и совершенную логику моей системы. Взгляните! Взгляните! Посмотрите же
сами!
К разочарованию Фауста, только Факкус с ворчанием тяжело поднялся и вышел из
бани. Подобно моржу, он прошлепал к ограде, похлопал себя ладонями по ягодицам,
избавляясь от оставшейся воды, и протянул руки прислужнику, чтобы тот вытер их
насухо. С учтивой помощью Вагнера, служившего ему подставкой, он небрежно
пролистал рукопись, просматривая сразу по пять страниц. Затем, задумчиво
почесывая нижнюю часть гигантского брюха, вернулся на свое место на краю ванны.
Наконец он изрек:
- Что ж, весьма мило и тщеславно, но в чем же суть? В том, чтобы найти оправдание этому ряду цифр? De minimum, мой дорогой. Чтобы перевернуть вселенную вверх дном, нужна веская причина.
- В любом случае, - произнес Метте, - все это не выдерживает никакой критики. Если Земля вращается вокруг Солнца, тогда вокруг чего вращается Луна?
- Вокруг Земли, разумеется!
Леукополитанцы дружно расхохотались.
- Вот видишь? Одно слово - и отходишь от своего гелиоцентризма. Туше! - воскликнул Мефистофель. - Стоит задуть в трубы, чтобы население могло собраться и засвидетельствовать, среди каких светочей мысли мы живем!
- Все тела взаимопритягиваются, - запальчиво промолвил Фауст, - в прямой пропорции к произведению их масс и в обратной квадрату их расстояния друг от друга. Луна, будучи пропорционально своему размеру ближе к Земле, захвачена ее полем притяжения, и обе вместе вращаются вокруг общей точки в пределах Земли, а также описывают орбиту вокруг Солнца как двойная планетарная система. Если бы вы изучали математику, то сами бы это поняли.
- Одна сложность, наложенная на другую сложность!
- Ничуть! Если бы только представили себе строение космоса как живого существа…
- Фауст, - решительно прервал его Бекманн, - ваши коллеги мягко и
доброжелательно указали вам на вашу ошибку. Не капризничайте.
- Это не каприз и может быть доказано в трех словах: у Юпитера есть спутники! Я видел их в свой телескоп!
- Ну это уж слишком.
- Хватит с нас линз!
- Приходите сегодня ночью, все, и я покажу.
- Выходить из дома в безлунную ночь? - презрительно хмыкнул Метте. - Только
глупцы, разбойники и астрологи бродят там, где нет света. У меня нет никакого
желания подставлять голову под удар какого-нибудь безымянного мазурика,
благодарю покорно. Пусть кто-нибудь еще принесет себя в жертву на алтаре вашей
лженауки.
Выведенный из себя Фауст оглядел одного за другим своих голых товарищей. За
исключением Метте, который глазел на него как на василиска, он не встретился
взглядом ни с кем. Даже Бекманн смотрел куда-то в сторону.
- Хорошо! Вагнер! Неси сюда мои оптические стекла. Хочу показать действенность моего нового прибора прямо здесь! - Он подошел к ограде и на скорую руку установил и настроил телескоп. - Смотрите же сюда, в этот проем между зданиями и участком городской стены, а потом за деревья. Вы все увидите! Если вы посмотрите в мой телескоп, вам покажется, что деревья протянул к вам свои ветви. Вы сумеете даже сосчитать листья. Если на ветке сидит птица, вы с изумлением увидите, как раскрывается и закрывается ее клюв, когда она поет, и все это издалека, откуда вы не могли бы услышать эту песню. Теперь посмотрите вниз, где через ручей, змеящийся по лужайке, переброшен каменный мост… Ну, видите двух хозяек, остановившихся по дороге к рынку посплетничать? Через мою трубу вы сможете увидеть чудо: как их языки шевелятся, не исторгая ни звука. Идите же, Метте, идите, мой Фома неверующий, вам следует быть первым.
Метте отвернулся и промолчал.
- Нет? Тогда - Сбрулиус… Факкус? Подходите, уважаемые коллеги. Кто же будет первым?
Сбрулиус лениво приблизился к трубе и нагнулся, чтобы заглянуть в окуляр. Следуя указаниям Фауста, он навел трубу на отдаленный мост и настроил фокус. Некоторое время молчал. Потом поднял голову, чтобы взглянуть на мост, затем снова посмотрел в трубу.
- Удивительно, - пробормотал он. - Неужели с ее помощью можно видеть и через стены? А куда надо навести трубу, чтобы взглянуть отсюда на женскую баню?
Превосходно! Изобретению всего лишь день, а магистр Сбрулиус уже умудрился отыскать способ поставить его на службу своей похоти!
- Бекманн! - закричал Фауст. - Конечно же, вы не откажете в просьбе приятелю и ученому другу. Прошу.
Когда Бекманн посмотрел вверх через телескоп, в его взоре появилась
задумчивость.
- Гм… занятное приспособление. Но нужно ли оно? Не далее как вчера Метте
напомнил мне, что еще Аристотель точно описал этот феномен много лет назад.
- Ничего подобного!
- Нет-нет, описал, - недовольно вмешался Метте, - в своей « Физике ». Там объясняется, почему днем со дна пересохшего колодца видно звезды. Сам колодец, очевидно, служит подобной же трубой, не пропуская лишний свет на пути лучей. А оптическими стеклами служили сгустившиеся слои воздуха. Так что ваш прибор не представляет собой ничего нового.
- Вот и я замечу, - вставил Сбрулиус, - что наблюдения Аристотеля, даже сделанные невооруженным глазом, были совершенно недвусмысленны. Поэтому можно допустить, что он обратил внимание на это устройство не ради лавров «отца науки». Что достаточно хорошо для Аристотеля, то безусловно важно и для нас.
- Метте! - вскричал Фауст. - Вы - честный и достойный человек! Ваши доводы, хотя и неверные, питает здравый смысл. Станьте же моим первым новообращенным, мой самый суровый критик. Вот телескоп. Подойдите, посмотрите и поймите! Метте упрямо затряс головой.
- Даже не посмотрите? - изумленно вскричал Фауст. Он указал Мете на телескоп. - Я либо прав, либо неправ. Как можно отказываться нагнуться на несколько сантиметров, приставить свой глаз к телескопу и посмотреть?
- Я не намерен публично оказаться причастным к вашему вздору, - с достоинством промолвил Метте. - Я верю в тот порядок, который с полной очевидностью знаю. И не знаю иного порядка, в который мог бы поверить.
Александр Ростоцкий
КОСМИЧЕСКИЙ КЕКС
Это происшествие случилось со мной в славном городе Амстердаме. Было такое время, когда я, как по команде, брал чемодан, свой любимый красный бас и отправлялся в Голландию чтобы играть джаз, встретить новых друзей да и просто узнать, как живут люди на отвоеванной у моря земле. А виной тому, конечно, господин Горбачев и перестройка. 4.04.88 Путевые заметки: желание появилось очень давно, просто наскучили эти бесконечные рассказы очевидцев о неведомых странах и народах. Я тайно и явно мечтал, выспрашивал, а люди с большим удовольствием рассказывали по несколько раз. Время шло, я все не ехал. Многие музыканты ездили на фестивали, долгие ночи рассказывая о Тони Вильямсе и Xерби Хэнкоке. Я сидел как зачарованный, и думал что не поеду никогда. Но вот вышло постановление об упрощении оформления заграндокументов (дай БОГ здоровья М. Г.)... Я приехал к своей знакомой контрабасистке Карле Бекман, и в первый же вечер мы пошли в джазовое место, где я играл джем. Все было хорошо, и, как по мановению волшебной палочки, меня пригласили жить и работать в музыкальной коммуне (большой квартире в центре города, которую снимали два американских музыканта). Работа началась практически сразу, все для меня было ново - и общение, и стандарты. Мы по очереди варили обед, мои новые друзья насладились русской кухней. Но многих вещей я не знал и не понимал. Я не спрашивал, почему мой друг Крис каждый божий понедельник очень рано едет за черным шоколадом и другими вкусностями, а потом целый день колдует на кухне. Иногда я видел во время концертных перерывов: Крис раздавал своим друзьям маленькие кусочки чего-то... Как-то во вторник я проснулся рано, на дворе светило солнце, и было прекрасное настроение для похода в магазин "Все для подводного пловца". Приняв душ, я открыл холодильник и увидел замечательный пирог, облитый шоколадом. Он аккуратно устроился на подносе и очень аппетитно выглядел. Я согрел чай и отрезал большую горбушку этого замечательного кулинарного чуда, пирог был с изюмом, орехами и оказался очень вкусным. Смахнув крошки и вымыв чашку, я взял куртку, велосипед и спустился по почти вертикальной лестнице на улицу. Погода была столь хороша, что я раздумал ехать на велосипеде и приковал его цепью к металлической скобе. Не пройдя и двухсот метров, я почувствовал, что со мной происходит что-то неладное. Сильно закружилась голова, началась тошнота, в кармане не было страхового полиса, и я решил вернуться домой. А дома началось такое... Страшное сердцебиение, удушье, колики, видения - все сразу свалилось на меня. Я думал, что отравился, и начал по старой привычке пить воду и молоко, но мне не стало легче. Катался по дивану как сумасшедший, в ушах звучала нечеловеческая музыка, а перед глазами плыли уже написанные стихи, я даже попробовал их записать, но рука дрожала. Так прошло три-четыре часа, и мне не становилось легче, я все время думал, что скоро умру. Приехал Крис и сразу все понял, он катался от смеха по полу и весь остаток дня звонил своим друзьям, рассказывая о приключении русского басиста. Оказалось, что я съел большой кусок "SPACE Cake" космического торта, начиненного марихуаной. Чтобы получить от этого большой кайф, нужно съесть тонюсенький кусочек, я же хватанул большой, да еще с горячим чаем. Оклемался только на следующий день, думаю, что никогда не забуду этот голландский урок, чего и вам желаю. С удовольствием привожу рецепт "SPАСЕ САКЕ". 200-300 гр. свежего листа марихуаны измельчить в зеленую массу, затем поставить на сутки в холодильник. Разводится кексовое тесто, все тщательно перемешивается с зеленой массой, по вкусу добавляются измельченные орехи и изюм. Тесто укладывается в форму и запекается в духовке. Черный шоколад разогревается до жидкого состояния. КЕКС обливается шоколадом и ставится в холодильник, в котором я его и застал.
Н. А. Полевой
ЭММА
- Но если бы чудо сделалось с вашим сыном? - с жаром возразил доктор. - Вы все еще молчите? Так оно уже сделалось! - вскричал доктор, с досадою поднявшись с дивана, - сделалось: ангел слетел с неба. Умейте оценить его, люди, кто бы вы ни были, князья или мужики! Великий Месмер! Друзья мои - вы, Жюсьё, Бекман! для чего нет вас здесь!
- А! я был у Делона в бытность мою в Париже и видел его магнетические ванны и гальванические кондукторы - это очень любопытно! - сказал князь.
- Вы смотрели без веры, а надобно не видеть, но верить: иначе чудес нет на свете!
Жюсьё (Жюссье) Антуан Лоран (1748--1836)- французский ученый-ботаник.
Бекман Иоганн (1739--1811) - ученый-технолог, физик, философ.
Маргарет Уэйс
КУЗНИЦА ДУШИ
ХРОНИКИ РЕЙСТЛИНА – 1
Книга 3
Магия течет в крови, исходит от самого сердца.
Каждый раз, когда ты её используешь, часть тебя уходит с нею.
Только тогда, когда ты будешь готов отдавать частицы себя, ничего не получая взамен,
только тогда твоя магия будет работать.
Мастер Теобальд Бекман
Елена Макарова
ФРИДЛ
(Документальный роман)
От автора
Неодолимое желание проникнуть в суть вещи может свести с ума, — говорила Фридл своим ученикам. Чем сильнее она влюблялась в жизнь, в ее свет и цвет, тем темнее делалось вокруг. — В черном и белом много цветов… — говорила она детям в концлагере. В 1938 году на вопрос подруги, почему она не уезжает, Фридл ответила: «Это моя миссия. Я должна остаться, что бы ни случилось». Миссия стоила жизни. Перед депортацией из Терезина в Освенцим Фридл упаковала в чемоданы пять тысяч детских рисунков. Воспитатели детского дома спрятали их на чердаке. В августе 45 го чемоданы с рисунками были переданы Еврейской общине Праги. О своих собственных работах Фридл не побеспокоилась. Надеялась ли на то, что кто–то, после ее смерти, возьмет на себя роль биографа? Наша связь с Фридл определилась в январе 88 - го. Оглядываясь назад, я вижу ее присутствие на моих занятиях с детьми в Москве и в книгах о сущности детского творчества, которые я тогда писала. Есть и текстуальные совпадения. Каталог «Рисунки детей концлагеря Терезин» с бабочкой на обложке попал мне в руки в 1987 году. В нем упоминалась учительница, которая «спасала детей уроками рисования». Фридл Дикер–Брандейсова. Тяжеловесное, незапоминающееся имя.
Убегая, вы уносите свой страх с собой.
Рене Декарт
1. Прага, 1934 В окне — серо–розовый день с проблесками синевы, одинокое деревце у края парапета… Даже в тюрьме не испытывала она такого одиночества и апатии. Пересилив себя, обращается за помощью к психоаналитику Анне Райх. Готова искупить свою вину, если бы только знать, в чем она состоит, где ее источник... Рисуй, — говорит Райх. Но она боится. Если она даст волю страстям, дорвется до живописи... Да это все равно что броситься с моста в реку, только для того, чтобы утолить жажду... В огромном выставочном зале на набережной открыта международная выставка карикатур художников–политэмигрантов. Левый политический авангард высмеивает диктаторов и слепые толпы, идущие за ними. В центре выставки — огромная хартфильдовская карикатура на Гитлера. Германия оскорблена, посольство протестует. В конце концов карикатуру пришлось снять во избежание неприятностей. Скандал превратил выставку в сенсацию. Свободная Чехословакия — еще жив Масарик, жива демократия — ворота страны открыты для беженцев и политэмигрантов. Немецкие и австрийские интеллектуалы выпускают журналы и газеты, которые были запрещены в их странах. От Вены до Праги ночь езды. Одна ночь разделяет ее родной город с размалеванными стенами от пражского зала, где выставлены работы запрещенных рейхом художников. Все ее друзья — Хартфильд, Георг Гросс, Ханс Бекманн — выставлены здесь. А где она? Лучше бы судьба перепутала адрес и время! Быть бы ей дочерью Рембрандта, учиться у него тайнам светотени... А что, если отправиться в еврейскую общину, отыскать Аделу Фанту, сестру матери? Столько лет просил ее об этом отец... Архивариус полистал толстую книгу. Вот — Адела Фанта, ныне Брандейсова. Брандейс Бедржих, Брандейс Отто, Брандейс Павел... Брандейс Густав... Умер. Кто умер? Муж Аделы. А сыновья живут. Архивариус выписал на отдельный листочек адрес Аделы, с ней живет сын Павел. По дороге домой, у станции, она заметила на помойке старый шкаф. Хорошее, добротное дерево! Как донести его до дому? Но у нее теперь столько помощников, Бедржих, Отто, Павел! Кого выбрать? Пошлю–ка телеграмму младшему: “Приходите в 7 вечера в привокзальное кафе на станции Прага–Вышеград, там Вас будет ждать сестра Фридл, маленького роста, в белой шляпке”. Точно в назначенное время в кафе вошел мужчина. Небольшого роста, лысоват, в торжественном костюме, при галстуке. И с букетом фиалок. Павел. Смотрит на нее во все свои изумленные глаза - Фридл?! Как она его нашла? Почему они не знали друг о друге раньше? Сели за столик. Павел, спросив позволения, закурил трубку. Фридл сказала про доски. Значит, так, сразу на свалку, — засмеялся Павел, - а моя мама, между прочим, этот костюмчик дважды через мокрую тряпку гладила! Поздно вечером, изрядно навеселе, они притащили доски в комнату Фридл. Павел откланялся. Ему можно звонить на работу, телефон прямо на его столе. Наутро Фридл зашкурила дерево, промазала олифой, пусть постоит, - и распаковала гуашь. Долго рисовала, пока не увидела - глядит с листа фальшивая маска вместо лица, улыбающийся рот, черные глазницы. Она вырезала розовую бумагу и пришлепнула рядом с охрой... «Допрос». На полке от шкафа набросала масляными красками лицо в том же ракурсе, но в другой гамме... Снова «Допрос»?! Фридл размахнулась кистью, припечатала к полотну белое густое бесформенное пятно - пощечина трусости и бессилию... Черные глазницы - ожог от яркой лампы... Обагренные кровью руки взывают о помощи. Вокруг — туман, слева проступает фигура с косым штрихом на лбу. В глубине, вместо окна, темное пятно тюремной подворотни. И последний «Допрос» - на дверце шкафа. Писать не задумываясь, без оглядки, по памяти. Будто бы с натуры. Вот он, ее палач, ощерился, подмял локтем грязную страницу, а вот и она, с затылка, - четкая линия стрижки («одни стригут, других ведут на стрижку»), красное ухо - так и оставить, часть стула, почти одного цвета с платьем, окно в глубине - забелено, на нем алый росчерк... Огромный стол - охра, блестит, как каток, пепельница, - продолжить вертикаль рамы отражением на столе, — стол получает глубину, рама превращается в крест. А где же машинистка–протоколистка? Нет, она все испортит! А что, если...? Фридл острым ножом рисует на дереве корпус машинки, достает из коробки деревянные фишки — от детского конструктора, — выклеивает клавиатуру. Машинка готова, над ней — пальцы–щупальцы... Павел пришел, не дождавшись звонка. Замер перед “Допросом”. “Это вы! — указал он на фигуру с затылка, — а это что за негодяй? Я б ему врезал, вот этим кулаком! ” Фридл расхохоталась: “У меня, Павел, была маленькая ученица, которая нарисовала чудовище. И так испугалась, что вылила на него баночку с черной краской… - «В искусстве я профан, извините, — стушевался Павел. - Для оценки пригласите специалиста. Он скажет — в своей знаменитой картине художница Фридл Дикер изображает палача, жертву и безликого исполнителя приговора в образе печатной машинки. Поэтому на клавишах нет букв и сама машинка не нарисована, а вырезана из дерева, что и подчеркивает ее инородность. И свидетельствует об огромном таланте вышеназванной художницы…»
Дж. Софи
СОН В НОЯБРЬСКУЮ НОЧЬ
Jama Sophie. LA NUIT DE SONGES DE RENE DESCARTES. - Paris: Aubier, 1998.
Когда он заснул, то увидел во сне каких - то призраков, внезапно явившихся пред ним и напугавших его так, что он, считая себя идущим по улице, был вынужден перенести центр тяжести на левый бок, чтобы идти туда, куда он устремился, так как почувствовал боль в правом боку, не позволяющую ему наступать на правую ногу. Устыдившись идти таким Макаром, он сделал усилие, чтобы выпрямить походку. Но вдруг порыв ветра вихрем набросился на него и заставил три или четыре раза сделать полный оборот, вращаясь вокруг левой ноги. Но даже не это привело его в ужас. Страшнее было то, что идти ему было так тяжело, что, казалось, он мог упасть при каждом шаге. Увидев впереди, прямо на своем пути, открытую дверь коллежа, он вошел во двор, чтобы найти там облегчение и успокоить боль. Своей задачей он поставил себе дойти до церкви коллежа, так как первой его мыслью было помолиться. Но, отметив про себя, что он не поздоровался с одним повстречавшимся знакомым, он захотел повернуть назад, чтобы отдать ему долг вежливости, но был грубо отброшен ветром, сильно дувшим прямо в направлении к церкви. В это время в середине двора ему встретился еще один человек, назвавший его по имени и вежливо ему сказавший, что если он пойдет к г - ну N, то у него есть кое - что для него. Г - ну Декарту показалось, что речь при этом шла о дыне, привезенной откуда - то из - за границы. Но еще больше его поразило то, что все люди вокруг него держались твердо и прямо, в то время как он сам, по той же самой площадке двора, шел, сильно хромая и сгорбившись, несмотря на то, что ветер, не - сколько раз подряд угрожавший его опрокинуть, заметно стих. На этом месте сна он проснулся и тут же почувствовал действительную боль, внушившую ему опасение, как бы все это не было проделкой некоего злого духа (mauvais Genie), возжелавшего его соблазнить. Он тут же перевернулся на правый бок, так как до того спал на левом, и тогда ему приснился этот ужасный сон. Он обратился с молитвой к Богу, прося у Него избавления от дурных последствий этого сна и от всех несчастий, могущих ему угрожать в наказание за его грехи, казавшиеся ему достаточными для привлечения возмездия с Неба, хотя он и вел себя достаточно безупречно в глазах людей….
Такова первая часть знаменитого сновидческого триптиха, пережитого двадцатитрехлетним Декартом в ночь с 10 на 11 ноября 1619, когда он находился в войсках герцога Максимилиана Баварского на зимних квартирах вблизи города Ульм. Рассказана она его биографом, Адриеном Байе (1649 - 1706), сельским викарием, а затем библиотекарем, автором не только процитированной выше двухтомной "Жизни Декарта" 1691), но и многочисленных объемистых трудов по агиографии, библеистике и т. п. Байе имел под рукой латинские записи самого сновидца о пережитом в ту ноябрьскую ночь, к сожалению впоследствии утраченные, содержание которых, однако, сохранил не только он, но и Лейбниц, купивший в Париже часть рукописей Декарта у Клода Клерселье, видного картезианца и издателя трудов своего учителя. Оригинальный текст, содержащий собственноручный отчет Декарта о пережитом им в ту ноябрьскую ночь, назывался «Olympica», и, как считают исследователи, его содержание весьма точно отражено в рассказе биографа (совпадающем с тем, что сохранил Лейбниц), хотя, конечно, Байе дал французский перевод латинского оригинала и, кроме того, слегка обработал его, включив в обширную и документально точную картину жизни и творчества великого мыслителя. Поэтому все три части, по сути дела, единого сна расшифровываются декартоведами на основе сообщения Байе. Недостаток места не позволяет дать полный перевод его на русский язык; отметим только несколько моментов. Как и в случае с первой частью сна, события, разыгрывающиеся в онирическом пространстве, удивительным образом продолжаются в реальном мире после пробуждения сновидца. Так, например, во втором сновидении Декарт слышал сильный удар грома, а искры от молнии увидел, уже проснувшись. Видения бодрствующего сознания плавно и естественно продолжают эффекты сознания сонного. Итог всему сновидению в целом подводит третья часть сна, в которой Декарт, открыв наобум книгу "Corpus poetarum", видит слова римского поэта Авсония: «Quod vitae sectabor iter?» («Каким жизненным путем я последую?»). Кроме того, на своем рабочем столе он нашел непонятно как туда попавшую другую книгу, представлявшую собой некий "Словарь", которому он очень обрадовался, решив, что он ему будет полезен. Уже во сне он начал интерпретировать текущий сон, истолковав, в частности, этот "Словарь" как исчерпывающую энциклопедию знаний, а сборник поэтов - как органический сплав философии и мудрости. При этом он отметил, что благодаря идущему свыше энтузиазму, одушевляющему поэзию, она глубже проникает в суть вещей силой действующего в ней Воображения, чем Разум философов. В словах Авсония он не мог не признать знак доброго совета, который ему хочет дать один из мудрецов в ответ на мучительно переживаемое им чувство неопределенности его жизненного пути. Возможно, что этот призыв к решению своей судьбы был как - то связан с "моральной теологией", преподававшейся ему иезуитами в коллеже ЛА - Флеш. И сразу после пробуждения Декарт продолжал истолковывать свой сон, о чем нам сообщает его биограф. Существенный момент третьей части сна связан с образом незнакомца, который, после того как Декарт увидел приведенный выше стих Авсония, показал ему и другие стихи поэта, в частности те, что начинаются словами "Est" и "Non", то есть "Есть" и "Нет" или "Бытие" и "Небытие", рекомендованные ему им как превосходные. Но Декарт, признав, что он их сам хорошо знает, не мог их найти, однако, в указанном сборнике. Ситуация, отметим, довольно типичная для снов. После пробуждения он решил, что здесь речь идет о противоположностях, сформулированных Пифагором и его школой, и истолковывал их как Истину и Ложь, лежащие в основе наших познаний. И тогда же он подумал, что это сам Дух Истины хотел открыть ему тайну всех наук, просветив его умением отличать истинное от ложного. У Декарта не было сомнения, что увиденное им во сне было ниспослано ему свыше (D ' еn haut). Неподготовленный читатель, в том числе, конечно же, и философ, без обращения к имеющимся техникам толкования сновидений и без целенаправленного изучения исторического, биографического, этнографического, фольклорного и других релевантных культурных контекстов вряд ли сможет хоть как - то осмыслить причудливую по своей фактуре ткань знаменитого сна. Его "дынные" подробности скорее всего ничего ему не скажут. Его ресурс толкования сна Декарта ограничен тем, что ему известно из классических работ по истории философии и из текстов самого философа. Но для понимания такого сна этого, по - видимому, недостаточно. Правда, философу - профессионалу может показаться, что ему вполне достаточно почувствовать атмосферу сна, осознать его значение для философии Декарта, которая ему известна. Ведь сам этот сон, не без основания считает философ, имеет какой - то смысл прежде всего в связи с ней. Действительно, на наш взгляд, имеет смысл сопоставить текст "Рассуждения о методе" (1637) (в котором Декарт, не упоминая о самом сне, тем не менее описывает свое тогдашнее уединение и напряженные поиски надежного пути в жизни и науках) с рассказом о его сне у Байе. И тогда сам Декарт нам скажет, что же в итоге решилось в его судьбе в те ноябрьские дни и ночи 1619. А это и оформившийся в главных чертах именно тогда замысел универсальной реформы познания с его мыслью о том, что красота здания наук обеспечивается гораздо лучше в том случае, когда оно возводится с самого начала одним и тем же архитектором, по единому плану, и связанная с этим замыслом идея метода с его четырьмя правилами, и принципы морали, оптимальные для исследователя нового типа, и, наконец, принцип cogito. Все эти пилоны будущей картезианской системы загадочным образом были сложены из материала Того ноябрьского сна. В этом, конечно, и состоит его основная ценность для истории. Такого рода концептуальный анализ сна Декарта и его опосредованного воздействия на его мысль С. Жама не без основания передоверяет историкам философии (с. 266). Однако, по - видимому, не будут напрасным трудом и поиски явных и непосредственных следов онирических переживаний Декарта в самом тексте "Рассуждения…", в его лексике, стиле и т. п. Например, Декарт говорит здесь о себе как об одиноком путнике, "с трудом и страхом упасть бредущем в потемках". Причем, что также прямо перекликается со сном, эта картина служит экспозицией к его открытию метода для отличения истины от заблуждения (distinguer le vrai D ' avec le faux) как пути, освещаемого "естественным светом" разума, идти по которому пусть и нелегко, но зато надежно. Переживания сна получают здесь не только свой отголосок, но и разрешение. Признавая первостепенную значимость именно такого подхода к анализу сна Декарта, связывающего его непосредственно с его философией, тем не менее увлекательно и небесполезно попытаться проинтерпретировать его, не обращаясь к философии Декарта напрямую. Соблазнительность этой задачи связана с тем, что по существу речь здесь идет о своего рода иррационалистической, в данном случае онирической, «мине», подкладываемой под европейский рационализм. Эта "генеалогическая" (в смысле Ницше) тенденция обозначилась в современной историографии науки начиная с того момента, когда в 1936 г. на аукционе Сотби было продано около 120 алхимических манускриптов Ньютона. Купивший их лорд Кейнс так сформулировал результат события: "Ньютон не был первым представителем эры разума. Он был последним адептом учений вавилонян и шумеров". Указанная тенденция распространилась затем и на Кеплера, Бойля, Бэкона и даже Галилея. Ярким ее представителем была Ф. А. Ейтс (Йейтс), заговорившая о решающей роли "герметического импульса" в генезисе новоевропейской науки. И вот теперь, как считает Робер Аллё, известный бельгийский историк науки, представляющий книгу С. Жама, очередь дошла и до Декарта. Но так ли это, действительно ли раньше не было подобных попыток применительно к основоположнику современного рационализма? Позволим себе не согласиться с мнением уважаемого профессора Аллё, полагающего, что до появления книги С. Жама Декарт оставался единственным из пионеров новой науки, кому удавалось избежать «герметической чумы», распространяемой историками. Действительно, уже в исследованиях Ейтс он был, пусть и бегло, мимоходом, подключен к стратегии «герметизирующего» чтения. Из биографии Декарта известно, что его напряженные поиски пути к надежному знанию проходили в атмосфере всеобщего интеллектуального возбуждения, вызванного розенкрейцерскими манифестами. Как можно судить по достоверным источникам, Декарт был погружен в эту атмосферу, пытался разузнать о самих розенкрейцерах побольше, возможно даже, вступить с ними в контакт, сопоставить свой замысел преобразования знания с их идеей универсальной реформы. Кстати, когда в 1623 г. он возвратился в Париж из Германии, откуда исходили эти будоражащие Европу волны, то сам был заподозрен в принадлежности к тайному братству. По - видимому, его энтузиазму поисков надежного, а значит, истинного знания действительно не был чужд, как это и предположила Ейтс, "герметический импульс". Вот как изображает эти поиски Декарта английский историк, цитирующий и комментирующий свидетельства Байе: "10 ноября 1619 г. он прилег отдохнуть," охваченный энтузиастическим порывом и всецело увлеченный мыслью о свершаемом в эти дни обретении основ чудесной НАУ - Ки (la science admirable) ". И вот ночью он видит три сна, которые, как ему кажется, исходят свыше. Здесь мы наблюдаем атмосферу герметического транса, такого усыпления чувств, при котором открывается истина" Намеченное английским историком герметическое прочтение сна Декарта уместно дополнить, на наш взгляд, аналогом психоаналитического подхода, могущего пролить свет на генеалогию декартова дуализма. Действительно, то, что открывается Декарту как результат вдохновенных поисков, требует защиты от их начального импульса. И как результат такой самозащиты - полное вытеснение ума, духовного начала вообще из возникающей при этом механистической картины мира. Таким образом, в декартовом дуализме можно увидеть результат самовытеснения латентным герметистом своего герметизма, после того как тот сыграл роль первичного импульса, трансформировавшись в новую механистическую науку. Для такого прочтения декартова механицизма и дуализма есть определенные основания. В самом деле, в герметическом мировоззрении господствует принцип абсолютного ментализма, согласно которому весь мир воспринимается изнутри ума, а вещи при этом выступают лишь как его тени или проекция. Вся "вселенная есть нечто умственное", говорится в одном герметическом памятнике, известном под названием "Кибалион". Мир, таким образом, насквозь ментализован, понят исключительно как ум, идея, дух. Но искомый идеал точного, надежного рационального знания в подобной магико - ментальной, всепроникающей и все вещи в себе растворяющей стихии недостижим. И поэтому нужно как можно дальше оттеснить весь этот "ментализм", заклясть его, с тем чтобы открылось "поле" для построения искомого достоверного знания. Если маг - герметист "овнутряет" мир, то ученый - естествоиспытатель нового типа, напротив, его "овнешняет", превращая в доступный для надежного знания "объект" (объективация мира в науке). Упорядоченный и неизменный мир механики возникает, таким образом, как бы из самоотрицания мира герметического, послужившего для его создания стимулирующим импульсом. Философский дуализм Декарта, однако, можно читать и с помощью другого кода, а именно через призму "моральной теологии" иезуитов, основы которой заложил св. Игнасий Лойола. Эта теология характеризуется жесткой альтернативой - быть "солдатом Христа" или "слугой Люцифера". Практика "духовных упражнений" св. Игнасия делает акцент на необходимости сделать свой выбор, когда третьего не дано. Фигура дуализма предстает здесь в своей религиозно - моральной форме. Декарт, воспитанник иезуитов, переносит ее в научно - философскую сферу. Принимая это во внимание, мы можем понять те настойчивость и энтузиазм, с которыми он медитирует о выборе жизненного пути и метода познания. При этом сам выбор становится не внутрирелигиозным, а внешним по отношению к религиозно - теологической сфере. Для того чтобы посвятить себя теологии, указывает Декарт, требуется благодатное вмешательство Неба (extraordinaire as - sistance du ciel) и тем самым нужно быть больше, чем простым смертным (plus qu ' homme). Но, подчеркнем, ситуация выбора, задаваемая душеспасительной педагогикой Ордена Иисуса, перемещаясь в философское "поле", сохраняет вместе с тем некоторые ее типичные характеристики. Итак, отдельные важные моменты христианской духовной культуры, привитые Декарту воспитанием в коллеже ЛА - Флеш, смещаются под влиянием совершаемых им актов выбора из религиозного контекста в контекст философский. При этом христианская аскеза превращается в свой научно - философский аналог. Например, в сцене ноябрьского сна, когда Декарт проводит свое время в полном уединении в теплой комнате (dans le pofle - букв. "в печке"), нетрудно увидеть транспозицию регулярно практикуемого в коллеже недельного отшельничества. Конечно, такое уединение на берегах Дуная у Декарта меняет объемлющую его систему отсчета, но его формальная структура как духовного упражнения сохраняется. Кстати, выработанная со времен коллежа привычка к постоянному самоотчету морально - религиозного сознания и вся практика казуистики, как части теологии (от casus, что на церковной латыни означает "cas de conscience" - "затруднение в сфере нравственной оценки") способствовали формированию у Декарта принципа cogite. Читателя, не подготовленного к герменевтике сновидений, но знакомого с творчеством Декарта, при чтении отчета о его сне вряд ли минует элементарное вопрошание: а что же все - таки открылось той ноябрьской ночью Декарту? Может быть, ему явилась во сне идея аналитической геометрии, прославившая его имя в истории математики? Или же он нашел прообраз метода для всех наук, пусть в еще не вполне ясной форме, но уже достаточной для создания в дальнейшем его универсальной программы исследования природы? А может быть, он уже тогда подошел к открытию своего принципа cogito, формулирующего предельно ясное и отчетливое обоснование достоверности знаний средствами самопогруженного ума? Но найдет ли читатель решение этих вопросов, прочитав и продумав книгу С. Жама? Даже если и нет, то, во всяком случае, он лучше поймет жизнь и творчество Декарта… Знакомый с философией Декарта читатель волен обратить внимание в связи с его сном на то или иное его научно - философское достижение. Но средств проверить свои догадки у него нет, если только он пройдет мимо той действительно фантасмагорически странной фактуры рассказа сновидца об увиденном той ноябрьской ночью. Поэтому такой читатель с интересом обратится к книге С. Жама. Не исключено, что он будет удивлен, если не шокирован, тем, что он в ней найдет. Действительно, в книге, казалось бы, посвященной Декарту, о самом философе сказано немного, но еще меньше о его философии. О знаменитом cogito, о врожденных идеях, об индукции и дедукции, о механицизме и дуализме и т. д. вообще ни слова. Зато здесь есть любопытные сведения о католическом календаре и десятки страниц, посвященных св. Мартину, его подвигам и чудесам. Погружение в народную культуру Европы столь неожиданно в случае с декартоведением, что кто - то из читателей, возможно, позволит себе и улыбку, например, по поводу своего рода новой дисциплины, символической вязологии, контуры которой намечены в книге С. Жама. Действительно, деревня в Пуату, где у Декарта было с рождения пожалованное ему имение, благодаря которому он получил титул сэра Дю Перрона, называлась Les - Ormes - Saint - Martin, то есть как бы Вязы Святого Мартина. А в то же время город на Дунае, в котором Декарту привиделся многозначительный сон, назывался Ульм, то есть тоже Вяз (вяз по-немецки - Ulmenbaum). Вяз - символ рубежа, раздела или границы, как и сам святой Мартин, с ним тоже связанный. Декарт был связан с вязом (просим прощения за невольный каламбур), осенен им с рождения и в самые рубежные моменты своей жизни. Конечно, прежде всего - в ту легендарную ноябрьскую ночь под Ульмом в канун праздника св. Мартина, ночь его второго, духовного, рождения. Но и диплом бакалавра в Пуатье (9 - 10 ноября 1616), и знакомство с И. Бекманом (10 ноября 1618) были тоже ноябрьскими событиями - вехами в его жизни. Св. Мартин многими связями связан с вязом. Действительно, Декарту принадлежит имение Дю Перрон в общине Орм - Сен - Мартен. И в силу Того, что Мартин и вяз сосредоточивают в себе одну и ту же символику, неудивительно, что святой раздела вступает в связь с деревом, тоже выступающим символом рубежа. Кстати, растущие в местности Декартова первого рождения вязы обозначали административную границу провинций Пуату и Турени. Символическая вязология сама подобна ветвистому дереву, связывая погруженного в ноябрьское сновидение мыслителя не только со св. Мартином, но и с медведем, залегающим в это же время в зимнюю спячку в берлоге, соответствующей декартовской "печке". Кстати, Мартин - это одно из имен медведя в народной культуре. Поэтому Декарт находится в точно той же ситуации, что и Мартин, и медведь". По народному поверью, медведь к Рождеству, после сорока дней спячки, сбрасывает с себя солому, на которой зимует, и покидает берлогу. И Декарт в свою очередь, "отшельничая в своей" печи ", сбрасывает с себя покров предрассудков… и выступает освобожденным от своих телесных оков. И тогда его единственным занятием становится достижение истины". Погружаясь в такую густую вязь символических переплетений, читатель, пожалуй, может и не сдержать легкой улыбки: а при чем, простите, подумает он, здесь дуализм, рационализм, cogito, механицизм и т. п.? В сети онирического шифра или кода, сотканного из грубого холста народной культуры, где ритмы задаются календарем с его святыми, попадает и упомянутая выше "дыня" из первой части сна Декарта, выбранная нами в качестве эталона его странности. Известно, кстати, что в праздник св. Марти - на (11 ноября), являющийся одновременно праздником кануна зимы и окончания сбора урожая, крестьяне во Франции устраивают процессии, освещаемые свечами, вставляемыми в полые дыни и тыквы. Света натурального в эту пору, как известно, совсем мало. Да и дыни пора снимать. И этот дынный свет кажется декартоведу - этнографу удачным чтением того энтузиастического огня, о котором говорит сновидец устами своего биографа. Аналогия дыня - голова действительно лежит на поверхности. Но почему Декарту грезится дыня именно из чужих стран? Не потому ли, что и св. Мартин, с которым она связана, был солдатом в Паннонии, кстати, недалеко от мест декартовских сновидений? Аналогия Декарта со св. Мартином выступает системообразующим принципом для всей этой вязкой сети символических перекличек, служащих если и не средством, способным однозначно истолковать сон философа, то, по крайней мере, дать для того необходимый ресурс. Остановимся на минуту. Не топчемся ли мы на месте, читая сон Декарта подобным образом, - по - сен - мартеновски, по - вязовски, по - медвежьи? Ведь акт чтения должен, казалось бы, быть открытием ясного смысла, редуцирующего странности онирических фантазий до какой - то значимой простоты и результирующего их, пестроту единства, чего, однако, при таких вариантах чтения не происходит. Искусные параллели, проводимые с помощью фольклористики и этнографии, не убавляют его странностей. Встает законный вопрос: что же все это может значить? Что философ, стоя на распутье, медитируя в одиночестве, был пропитан, сам того не осознавая, народной культурой своего времени? Пусть так. Но интересен ведь не этот, в общем - то, банальный факт. Интерес представляет осмысление сна как выдающегося, значимого для Декарта события его жизни. Интересно то, почему он, не упоминая явно о своем сне, придавал ему огромное значение и как этот сон придал его жизни окончательную форму, сообщив определенное направление его мысли. Но как раз событие сна остается для нас непроясненным такого рода его чтением. Поэтому у нас складывается впечатление, что для понимания смысла этого события нужна другая система отсчета. Самым значимым чтением сна является его чтение самим сновидцем. Сон становится событием, если таковым его делает своей активностью тот, кому он приснился. Декартовы слова о том, что сон был "ниспослан ему свыше", означают, что он был для него личным опытом прорыва в трансцендентный мир, который он как практикующий католик принимал, но как философ сомнения выносил "за скобки" вместе с теологией, избирая для себя пусть "естественного света" разума. Поэтому для нас важно понять, как сам Декарт читал свой сон. Для проникновения в генеалогию европейского рационализма важен не факт сна как такового, отмечающего его истоки, а то, что для Декарта он был откровением, данным ему свыше. Сон был только средством, формой откровения искомой им истины. Действительно, пережитый Декартом 10 ноября 1619 опыт выходит за рамки сна как такового, поскольку явление Духа Истины в образе раската грома (сон) он воспринимает также и в образе рассыпающихся искр от связанной с ним молнии (наяву). Иными словами, сновидение входит в состав целостного события решающего озарения, свершившегося той ноябрьской ночью. И именно поэтому оно занимает такое важное, рубежное место в жизни и творчестве мыслителя. Декарт - сновидец уподобляется не только св. Мартину, но и св. Игнасию Лойоле, и легендарному Христиану Розенкрейцу. Книга о сне Декарта построена так, что в каждой главе дается сначала экспозиция определенного культурного пласта (народная культура, иезуитский коллеж, розенкрейцерский феномен, античная культурная традиция), а затем проводятся параллели между его компонентами и образами и ситуациями сна. Такая структура исследования не может не вести к сознательно допускаемой многозначности толкования сна Декарта. Так, например, коллеж в первой части сна может читаться и как коллеж иезуитов, и как более ирреальный коллеж розенкрейцеров, тайного братства которых, возможно, и не существовало вовсе. Но все эти варианты чтения в книге С. Жама включаются в единое русло результирующего чтения, которое она находит в символике пифагорейского Ипсилона (его форму передает и латинский Игрек - Y), выражающего амбивалентность жизни во всех ее проявлениях. Эта насыщенная мистикой и символикой буква выступает как одновременно тайный знак розенкрейцеров, символ адептов Пифагора и крест христиан: она суть сама Рене Декарт в его самости. Здесь имеется в виду прежде всего символика имени Декарта - Renatus, то есть буквально "вторично рожденный" или возрожденный (в духе). В одном из розенкрейцерских манифестов - романе «Химическая свадьба Христиана Розенкрейца», принадлежащем Перу швабского теолога И. В. Андреэ (1586 - 1654), - говорится о рыцарях Ордена Золотого Камня, которые в результате снизошедшей на них благодати стали "Renati и приобрели тем самым способность побеждать невежество, бедность и болезни" 10. Для Возрожденного (Renatus) пелена мировой порчи спадает, и он способен прозревать последние спасительные символы благодаря своей очищенной и преображенной природе. Таков смысл Renatus ' a, эзотерической мифологемы, распространенной в мистически активных кругах протестантских новых реформаторов, к которым принадлежал Андреэ. Декарт не только читал все эти манифесты, но и видел в них нечто близкое его собственным поискам и устремлениям. Это и амбиции навсегда победить невежество и навести стройный и непоколебимый порядок в деле отличения истины от заблуждений, это и гарантирующий такое различение проект универсального метода познания, ведущего к процветанию и искоренению болезней, возможно даже, к победе над самой смертью. Если (в отличие от "розенкрейцеров") чего и нет у Декарта, так это планов всеобъемлющей религиозно - политической реформы. В области морали и религии Декарт оказался человеком гораздо более консервативным - здесь сказался его католицизм, диктующий ему традиционные ценности. И, кроме того, оккультный «герметический импульс» у Декарта решительным образом дезоккультируется, дегерметизируется, о чем иногда забывают некоторые исследователи, увлеченные "магическим ключом" к науке и рационализму в духе Ф. Ейтс. Кстати, если книги Ейтс, которые у нас сейчас активно переводятся и издаются, несмотря на содержащиеся в них спорные моменты и порой преувеличения, тем не менее убеждают читателя в ее исторических открытиях (например, "герметического ключа" для творчества Дж. Бруно), то книга С. Жама, полезная и нужная в длинном списке декартоведческих исследований, все же не смогла убедить нас в том, что итоговой и потому однозначной расшифровкой сна (да и творчества) Декарта является греческая буква Ипсилон, идущий от Пифагора символ жизни, подлинного гнозиса, синтеза знания и морали. Нам этот вывод показался слишком формальным, схематичным и абстрактным, рискующим нивелировать то богатство микрокультурных контекстов жизни и творчества Декарта, раскрытием которых и ценна данная книга. Впрочем, возможно, мы не правы в нашем сомнении относительно Ипсилона и Декарт именно в этом образе или эмблеме нашел, наконец, абсолютно надежную почву и для жизни, и для познания.
Судьбы немецких военнопленных
Мюнхен, «Ц. Х. Бек».
Тотальная война закончилась тотальным поражением «третьего рейха», нищетой и разрухой. Немцам предстояло начать новую жизнь среди развалин, морально опустошенными и не знающими, что их ожидает завтра. Ощущение бесприютности поколения вернувшихся домой лучше всего передал вчерашний солдат Вольфганг Борхерт в своей знаменитой драме «На улице перед закрытой дверью», написанной в 46-ом году. До премьеры Борхерт, перенесший несколько тяжелых ранений, не дожил. Главный герой его драмы – солдат Бекман – возвращается после войны в Гамбург, но его жена живет с другим, родители умерли, а в их доме хозяйничают незнакомые люди. Он – чужой в этой Германии. (Роль Бекмана в пьесе «Там, за дверью» В. Борхерта на сцене Паневежского театра (Литва) успешно исполнял актер Банионис). Так чувствовали себя тогда многие, в том числе и Герт Хойер, который пять лет проработал в лагерях для немецких военнопленных под Калининым и в Солнечногорске. Он вспоминает: «От своей первой жены я получил в лагере одно письмо. Она умерла в Германии, когда я был в плену. Я узнал об этом от родителей только через год после ее смерти, когда нам в советском лагере стали отдавать почту. В первый послевоенный год в Германии была настоящая эпидемия туберкулеза, и жена заболела тоже. У нас были двое маленьких детей, которым я совершенно ничем не мог помочь. Их взяли мои родители, и я молился Богу, чтобы с ними ничего не случилось. В 1948 году, когда разрешили получать письма, мы стали получать и газеты, но только восточноберлинские. В конце 49-го я вернулся на родину. Полтора года пытался найти работу. Объездил пол–Германии. В Бонне мне повезло. Я стал работать, а через полгода снова женился: детям нужна была мать».
Алексей Бессонов
МАСКА ВЛАСТИ
фэнтези
На нас смотрели четыре ствола. Пятый - самый обычный офицерский "бекманн" - лежал на массивном письменном столе в сантиметре от холеных пальцев довольного крупного молодого мужчины с умным породистым лицом.
Нивен Ларри, Пурнель Джерри
ХВАТАТЕЛЬНАЯ РУКА (мошкиты 2.)
Золотая библиотека фантастики
ДОСТОПОЧТЕННАЯ ГЛЕНДА РУФЬ ФАУЛЕР БЛЕЙН - дочь Родерика и Салли.
ДОКТОР ДЖЕКОБ БЕКМАН - астрофизик.
ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО БЕНДЖАМИН СЕРГЕИ САШ - Президент Имперской Торговой Ассоциации, председатель "Юнион Экспресс".
- Добро пожаловать в «Империал Плаза», ваше превосходительство.
– Хорвендейл, позвоните Джекобу Бекману, астрофизику, имеющему отношение к Университету.
Пролетело несколько секунд. Затем несколько язвительный голос произнес:
– С вами говорит вспомогательный мозг Джекоба Бекмана. Доктор Бекман спит. Ваше превосходительство, он благодарит вас за подарки. Для вас очень важно, чтобы я его разбудил?
–Нет. Я в «Империал Плаза» и пробуду на Спарте неделю. Мне бы хотелось встретиться с ним, когда это будет удобно. В свободное от работы время.
– У доктора Бекмана назначены встречи в среду после полудня и вечером. Остальное время он свободен.
– Полагаю, его устроит встретиться в четверг в середине дня и отобедать со мной этим же вечером?
– Я передам ему. Не угодно оставить для него какое-нибудь сообщение?
– Да. Джекоб, мне бы хотелось повидаться с вами вместе с кое-каким из нашего древнего полупроводникового и жидкокристаллического медицинского оборудования. Я назвал вашему аппарату четверг, но меня устроит любое время. Конец послания.
– Не угодно ли передать еще что-нибудь? – спросил голос Бекмана.
– Нет, благодарю.
– Я информирую Хорвендейл, когда подтвердится время вашей встречи. Желаю удачного дня.
– Хорвендейл.
– Да, ваше превосходительство?
– Встреча с доктором Бекманом состоится тогда, когда ему будет удобно. На самом высоком уровне.
И все же Реннер отметил, что странная дружба между Бери и Бекманом оставалась крепкой, как никогда; и если, с одной стороны, новый вице король устал выслушивать бесконечные истории об Имперской торговле, а с другой — о дурацкой политике Империи касательно науки, он не подавал даже признаков раздражения.
- Вечером мы пригласили на ужин Бекмана и Мерсера. Что вы скажете насчет еще одного гостя? Это — Бруно Сциллер, адмирал в отставке. Он был моим капитаном, перед тем, как меня направили к Блейну. Кстати, именно он передал «Макартур» Блейну. Первый корабль графа. Я пытаюсь рассказать Бруно о Мошке-1, но почему бы ему не выслушать ваши воспоминания о Мошке, да и Бекмана тоже? Эта аудиенция могла бы сыграть неплохую роль. На ужине будет будущий вице-король транснационального Угольного Мешка. А также Джекоб Бекман — астрофизик, который побывал с нами на Мошке. В этом путешествии мы очень подружились с ним. Вы сможете узнать о Мошке намного больше, чем в Институте и за его пределами.
- Да, в этом, несомненно есть смысл. Благодарю вас, ваше превосходительство, - ответил адмирал.
- Плавное, - произнес Джекоб Бекман.
Гораций Бери в замешательстве поднял глаза и кивнул. Переход в состояние невесомости оказался совершенно плавным, однако магнат привык, когда шаттлом управлял искусный в этом деле Реннер.
- Мои поздравления, Кевин, - произнес магнат. - Доктор Бекман отметил, что наше путешествие прошло очень плавно.
- Это не моя заслуга, - скромно отозвался Реннер.
- Однажды мне пришлось опередить землетрясение, - сказал Бекман. - Я успел спуститься и покинуть обсерваторию, прежде чем она обрушилась. Думаю, и сейчас смог бы это сделать. Я ежедневно совершаю утреннюю пробежку. - Он остановился. - Боже, как здесь просторно! Я знал, что вы богач, Бери.
Просторный огромный холл «Синдбада» и вправду производил впечатление. К его центру спускались две убираемые лестницы, снабженные удобными перилами, по обеим сторонам помещения стояли кресла и диваны. В 3037 году у Мерсера случился приступ язвы, а в 3039 — произошел рецидив. Современная медицина смогла бы справиться с его болезнью, но ни один врач не может лечить в условиях напряженного жизненного распорядка. Бери был очень стар, немолод и Бекман. Для них шеф-повар «Синдбада» приготовил неострого цыпленка с карри.Сциллер кивнул.
- Протозвезда Бекмана, - произнес он. - Кевин, а вы назвали какую-нибудь звезду своим именем?
- Нет.
- А что хотели привезти вы?
- Какое-нибудь произведение искусства. Я мечтал о макете Машины времени еще задолго до того, как нам стало известно о существовании этих демонов. Мне очень понравилась одна картина… мой финч'клик' назвала ее «Несущий послание». Мы обратили внимание еще на одну вещь. Мы обнаружили разновидность мошкитов Бегуны, и они все еще сохранились там повсюду. Когда сменяются циклы и все изощренные коммуникации мошкитов выходят из строя, «Несущие послание» тем не менее остаются.
- Вы только что сказали про информацию, доктор Бекман, - проговорил Мерсер. - Мне известно, что мошкиты запрещали выносить любые устройства хранения их сложнейшей информации, однако у вас, безусловно имеется собственное их собрание.
- То, что мне удалось раздобыть, - ответил астрофизик.
- Вне всякого сомнения, сами мошкиты являют собой весьма сложные устройства хранения информации, - заметил Реннер.
- Они не развивали информационную технологию по одной причине, - пояснил Бекман. - Приборы слишком легко ломаются.
- Конечно, если этот молокосос Арнофф сумел бы настоять на своем, протозвезду назвали бы его именем, - сказал Бекман. - Представьте себе - Протозвезда Арнофф.
- Что? - рассмеялся Реннер. - Ну уж нет, она — ваше открытие. По-моему, и Джок мог бы убедить их, что она должна называться Протозвездой Джока, но поскольку им даются названия в честь какого-нибудь человека, то…
- Простите? - вмешался Мерсер. - Я изучал отчеты об экспедиции на Мошку, но наверное, чего-то пропустил.
- И не удивительно, - отозвался Реннер. - Послушайте, с системы Мошки можно гораздо дальше всмотреться в Угольный Мешок. Пока все мы занимались внезапно открывшимся фактом существования существ намного старше нас, доктор Бекман обнаружил в Угольном Мешке сгущение. Ему удалось доказать, что это — протозвезда. Сгущение межзвездного газа способно под своим же собственным весом привести звезду к коллапсу. А это уже — новое солнце, господа.
- Джекоб, в чем же все-таки дело? - спросил Бери.
- О, этот молодой болван решил, что я во всем ошибся, что эта протозвезда зажжется вот-вот, на днях. - Но, безусловно, вы должны были знать об этом, - возразил Бери. - На «Макартуре» у вас были все приборы для наблюдения.
- Некоторые данные были утеряны, когда мы покидали корабль, - напомнил ему астрофизик. - Но не все.
Одна из причин приятственного отношения Бери к Бекману заключалась в том, что их интересы расходились практически во всем. Бери мог бы и не использовать этого человека вообще. Бери мог отдыхать, в то время как Бекман совал нос повсюду. В сущности, больше внимания Бери обращал на Мерсера. Но вдруг он заметил, как Реннер вцепился в край стола и резко спросил:
- Некоторые файлы из обсерватории были переданы на «Ленин», - пояснил астрофизик. - Тогда по всему «Макартуру» бродили Часовщики, и полученную информацию свалили в одно место. Примерно год назад на «Ленине» производилась модернизация и эти материалы внезапно выплыли из небытия. - Бекман пожал плечами. - Полагаю, ничего нового при этом не обнаружили, но этот парень Арнофф считает, что теперь у него достаточно сведений для создания новой теории.
Реннер мягко произнес:
- Джекоб, вам не хотелось бы увидеть, как эта штука становится звездой?
Бекман беспокойно заерзал на своем месте.
- Ну… я бы выглядел довольно глупо, однако… нет, нет, это совершенно невозможно! Иногда это кажется неправдоподобным. Мой финч'клик' считал, что термоядерная реакция вспыхнет не ранее чем через тысячу лет. С тех пор я просмотрел заново свои наблюдения, и думаю, что он прав. Я очень близко подошел к этому.
- Посредник. Ваш финч'клик' на самом деле не астрофизик. Он мужского пола, не так ли? А особь мужского пола слишком молода, чтобы иметь практику во всем.
- Посредники учатся мыслить, как и их объекты. Мой Посредник был астрофизиком. По крайней мере тогда, когда нас отделили друг от друга, Кевин.
- Гм, гм… А в ИВКФ известно о теориях этого Арноффа? - спросил Реннер.
- Полагаю, что кто-нибудь из Бюро Расследований постоянно следит за всеми новыми астрофизическими данными, - ответил Бекман. - А почему вы спросили об ИВКФ?
- Черт подери! Доктор, вы должны научиться смотреть вне пределов вашей специальности!
- Кевин? - настороженно произнес Бери.
- Если зажжется протозвезда, то мы получим новые прыжковые точки Олдерсона, - ответил Реннер.
- Этого не произойдет, - возразил Бекман. - Минуточку, - поспешно вмешался Мерсер. - Сделайте одолжение, объясните нам это, сэр Кевин.
- Тогда мне придется прочесть целую лекцию.
- Будьте так добры.
- Ну что ж, я не против. Корабли путешествуют по маршрутам Олдерсона. Эти маршруты формируются между звезд по эквипотенциальным путям. Я не буду этого объяснить, поскольку этому учат в средней школе, однако это означает, что они не образовываются между всеми парами звезд. Не все эти маршруты пригодны для применения, потому что плотность потоков недостаточно высока, и они не способны выдержать что-либо достаточно крупное, такое как корабль. Когда Протозвезда Бекмана зажжется, сформируются новые маршруты.
- Куда? И кого я могу об этом спросить?
- Черт бы меня подрал, если я знаю, - сказал Реннер. - У доктора Бекмана, наверное. Ведь это зависит от того, какой она будет мощности после того, как зажжется.
- Именно этого я всегда и боялся, - проговорил Бери. Реннер с усмешкой кивнул.
- Чепуха, - сказал астрофизик. - Звезда не сколлапсирует в течение нашей жизни, и меня не волнует, насколько хороши ваши советники!
- Джекоб, - старческим голосом произнес Бери. - Когда-то у вас было иное мнение о протозвезде.
- О, я так не считаю.
- Это было очень давно, а памяти присуще ошибаться, - продолжал Бери. Его рука блуждала по встроенному в кресло стенографическому шару, а пальцы бегали по клавишам, словно Бери набирал какие-то аккорды. Внутренняя стена холла стала полупрозрачной. На ней появились два изображения. Все присутствующие увидели Бери и Бекмана на двадцать пять лет моложе, одетые в униформу, модную в те далекие времена.
- Бекман, вам обязательно надо поесть! - сказало изображение Бери. - Набил! Принеси сэндвичи.
- Парни из ИВКФ разрешили мне пользоваться телескопами только тогда, когда им это удобно, - произнес молодой Бекман. - И компьютерами тоже.
- Бери, а вы разбираетесь в астрофизике? - спросило изображение Бекмана и, не дождавшись ответа, продолжало: - Даже Хорват не считает, что знает больше. Но мошкиты… Бери, им удалось разработать новые теории. Несколько новых математических теорий, имеющих отношение к этому. К Глазу. Мы изучаем Глаз со времен Джаспера Мурчисона. Мы всегда знали, что однажды он может взорваться. А мошкитам известно - когда.
Жан-Пьер Конти
СУДЗУКИ В ВОЛЧЬЕМ ЛОГОВЕ
Часть 1, глава 1
Тишо в последний раз осмотрел в подзорную трубу раскинувшиеся по склону холма за высоким забором обширные владения. В сумерках участок казался утопающим в зелени райским уголком. Кругом было тихо. Кроме единственного освещенного окна под самой крышей, на вилле было темно. В тумане, окутавшем подножие горы наподобие озера-миража, вырисовывались силуэты промышленных зданий. Скрытые густой листвой на четырех гектарах парка, эти мастерские придавали поместью необычный вид. Вилла и парк были построены когда-то благородным лордом, одним из друзей Эдуарда VII, а крепостные стены воздвигнуты его преемником, принцем из Саудовской Аравии. Мастерские же являлись творением нынешнего владельца имения, пользовавшегося сомнительной репутацией, профессора Энгельберга. Тишо неожиданно замутило от охватившей его тревоги, внутри все сжалось. Сидя на тропинке и опершись локтями о колени, он смотрел, как густой туман стелется над долиной.
Бекман, стоявший сзади, видя его нерешительность, попытался придать ему
уверенности:
– Смелее, старина. Через два часа с этим будет покончено и вы станете богатым
человеком.
Тишо склонился над планом, лежащим перед ним на траве.
– На бумаге все кажется просто, – заметил он.
– Это очень точный план, – сказал Бекман, присев рядом с ним. – Здесь все отмечено. Если вы будете следовать инструкциям…
– У меня дурное предчувствие, – перебил его Тишо. – И с этим ничего не
поделаешь.
– То, что вы немного нервничаете, это естественно, – успокоил его Бекман. –
Труден только первый шаг, а дальше все пойдет…
– Согласно вашему плану, действительно, все должно идти как по маслу, однако вряд ли эти люди не продумали лучшей охраны.
За словами «эти люди» скрывалось очень многое. Рассказывали, что профессор Энгельберг был знаменитым нацистским ученым, который скрывался в Швейцарии от охотников за русскими и американскими мозгами. По слухам, он разработал в своей секретной лаборатории дьявольское оружие и продал его самому выгодному покупателю. Иногда ночью к вилле подъезжали бронетранспортеры в сопровождении вооруженных мотоциклистов и забирали товар. Даже золотые слитки не охранялись так, как продукция профессора.
– Вы придаете слишком большое значение бабьим сплетням, – заметил Бекман. –
Энгельберг – безобидный человек, прекрасный отец семейства, живет там с женой и
дочерью.
– И с несколькими вооруженными до зубов телохранителями, – добавил Тишо.
– Интересно, – вдруг раздраженно спросил Бекман, – вам кажется это дело слишком трудным или слишком легким?
– У вас готовы ответы на все случаи, – иронично ответил Тишо.
– Послушайте, – сухо сказал Бекман. – Мы заключили с вами сделку. Ваша жена получила половину банкнотов…
– Разрезанные пополам банкноты, – поправил Тишо, – то есть ничего, если не будет второй половины.
– Это зависит всецело от вас. Мы платим только за успех. Это наш принцип.
Понизив голос, он добавил угрожающе:
– У нас есть и другой принцип. Мы никогда не отступаем от заключенного договора.
– Вы платите очень большую сумму, из чего я делаю вывод, что изобретение
Энгельберга стоит еще дороже. У него здесь кое-что есть!
Он постучал по лбу пальцем и продолжал:
– И я должен поверить, что этот человек не нашел ничего лучше для охраны своих секретов, чем эти устаревшие средства?
– В общем, – заключил Бекман, – если бы мы вам платили меньше, то вы бы так не
боялись.
– Я этого не говорил.
– Нет, вы так считаете. Риск не казался бы вам столь велик, если бы вам платили меньше. Я подумаю об этом.
– Вот видите, вы говорите о риске.
– Еще бы. Кто не рискует, ничего не имеет. Теоретически владение недосягаемо. Теоретически проникнуть на его территорию невозможно.
Бекман осветил план электрическим фонариком:
– Преодолеть подряд три ряда стен, всего-то? Правда, каких стен!
Парадоксально, что он пытался успокоить Тишо, перечисляя ему все трудности и опасности задуманного предприятия.
– Сначала вам предстоит перелезть через стену высотой в два метра шестьдесят сантиметров. Она оканчивается колючей проволокой высотой семьдесят пять сантиметров. Не каждый может преодолеть даже это препятствие. Затем нужно пересечь зону шириной десять метров, засаженную деревьями и кустарниками, по каждому сантиметру которой проходит электрический ток. Короче, нельзя ни поставить ногу, ни задеть самой маленькой ветки, не вызвав тревоги. Вся зона покрыта сетью электропроводов. Это, может быть, и устаревшее средство, но очень эффективное. Есть только один проход шириной три метра, идущий от центральных ворот, но он в буквальном смысле усеян фотоэлектрическими элементами. Перейдя десятиметровую заминированную зону, вы выходите на двухметровую проволочную решетку, за которой увидите собак. Трех огромных собак, готовых разорвать на куски каждого с такой же легкостью, с какой вы справляетесь с куриной ножкой. Я надеюсь, у вас есть все необходимое?
Тишо похлопал по лежащей рядом с ним переметной суме и подтвердил:
– Все здесь.
– Оставив позади собак, – продолжал Бекман, – вы сможете, наконец,
забраться на склад, представляющий собой настоящий сейф. По лежащей перед дверью
железной решетке для ног по ночам пускают ток. Но в резиновых сапогах вы ни чем
не рискуете. Единственное, чего следует опасаться, так это изменения цифр в
коде. В этом случае придется все начинать сначала. Если цифры совпадут с вашими,
то вы откроете дверь за две минуты и войдете как к себе домой. Завтра вы уже
купите жене торговое предприятие и можете жить спокойно до конца дней своих.
Разве из-за этого не стоит потрудиться? Тишо ничего не ответил. Он не боялся ни
работы, ни трудностей, но он боялся неизвестности. Когда он встал, чтобы
повесить суму на плечо, Бекман почувствовал, что ему не удалось его
убедить. В этот момент свет, одиноко горевший под крышей виллы, погас.
Тишо тотчас же поднялся, как если бы это был условный сигнал, которого он ждал,
и вскоре скрылся в темноте.
Джоэл Бэкман пробовал заснуть, когда два охранника с лязгом отворили дверь его камеры и включили свет.
– Вас ждет начальник, – сказал один из них, не пускаясь в какие-либо объяснения.
Все молчали, пока тюремный фургон катил по безжизненной оклахомской прерии мимо корпусов с не столь тщательно охраняемыми заключенными и наконец остановился у административного здания. Бэкмана, почему-то не снимая с него наручников, провели на второй этаж, затем по длинному коридору в просторный кабинет, где горел яркий свет и происходило нечто очень важное. Часы на стене показывали одиннадцать вечера.
Он никогда не видел начальника, что в общем-то было в порядке вещей. Начальник по многим причинам избегал всяческого общения. Он не собирался никуда баллотироваться и мало что объяснял своим подчиненным. В кабинете находились еще трое – мужчины мрачного вида, о чем-то шептавшиеся между собой. Хотя курение в кабинетах правительственных учреждений строжайше запрещалось, пепельница полнилась окурками, а под потолком висел густой табачный дым.
Никого не представив, начальник сказал:
– Садитесь, мистер Бэкман.
– Рад вас видеть, – сказал Бэкман, разглядывая присутствующих. – В чем дело?
– Сейчас обсудим.
– Не могли бы вы снять с меня наручники? Клянусь, я никого не убью.
Начальник кивнул одному из охранников, который быстро нашел ключ и освободил Бэкмана. После этого он вышел из кабинета, громко хлопнув дверью, чем вызвал неудовольствие начальника, человека крайне нервозного.
– Это специальный агент ФБР Эйдер. Это мистер Нейб из министерства юстиции. А это мистер Сайзмор, тоже из Вашингтона.
Никто из троих даже головы не повернул в сторону Бэкмана, который все еще стоял и смотрел на них с недоумением. Он кивнул им, стараясь показаться вежливым. Они никак не отреагировали.
– Пожалуйста, садитесь, – повторил начальник, и Бэкман наконец опустился на стул. – Благодарю вас. Как вам известно, мистер Бэкман, новый президент завтра примет присягу.
Президент Морган покидает Белый дом. Сейчас он в Овальном кабинете обдумывает вопрос о вашем помиловании.
У Бэкмана внезапно начался приступ мучительного кашля, вызванного едва ли не арктической температурой в камере и потрясением от слова "помилование".
Нейб из министерства юстиции протянул бутылку воды, которую Бэкман почти осушил одним глотком, облив подбородок и кое-как уняв кашель.
– Помиловании? – с трудом выдавил он.
– Полном помиловании на определенных условиях.
– С какой стати?
– Не знаю, мистер Бэкман, да это и не мое дело. Я просто ставлю вас в известность.
Сайзмор, которого представили как "человека из Вашингтона" без указания ведомства и должности, сказал:
– Речь идет о сделке, мистер Бэкман. Взамен вы должны согласиться покинуть страну, никогда не возвращаться и жить под чужим именем там, где вас никто не найдет.
Это его не смутило. Он и сам не хотел, чтобы его нашли.
– Но почему? – все-таки пробормотал он. Было заметно, как дрожит бутылка в его левой руке.
Сайзмор из Вашингтона, обратив на это внимание, изучающе окинул взглядом Бэкмана – от коротко подстриженных седых волос до потрепанных дешевых кроссовок и черных казенных носков – и невольно вспомнил, как выглядел этот человек когда-то. На память пришла глянцевая журнальная обложка. Яркая фотография Джоэла Бэкмана в элегантном черном итальянском костюме изысканного покроя. Бэкман смотрел в камеру с явным самодовольством. Волосы длиннее и темнее, красивое лицо полнее и глаже, а раздавшаяся талия говорила об обильных ленчах и затяжных, часа на четыре кряду, обедах. Он любил вино, женщин и спортивные автомобили. У него были свой самолет, яхта, собственный дом в курортном городе Вейле, штат Колорадо, – и обо всем этом он охотно рассказывал корреспонденту. Крупный заголовок над его головой вопрошал: "Брокер – второй по влиятельности человек в Вашингтоне?"
Журнал лежал в портфеле Сайзмора вместе с пухлым досье на Джоэла Бэкмана. Он тщательно изучил то и другое во время перелета из Вашингтона в Талсу, штат Оклахома. Согласно журнальной статье, годовой доход брокера составлял более десяти миллионов долларов, хотя в разговоре с репортером он наверняка поскромничал. В юридической фирме, которую он основал, работали двести адвокатов – не так уж много по вашингтонским меркам, – но в политических кругах столицы она пользовалась огромным
влиянием. Это была лоббистская машина, или скорее даже бордель для богатых компаний и иностранных правительств. Настоящие адвокаты оттачивают свое мастерство совсем не тут.
Как же низко падают сильные мира сего, подумал Сайзмор, глядя на дрожащую бутылку.
– Не понимаю, – прошептал Бэкман.
– А нам некогда объяснять, – сказал Сайзмор. – Дело спешное, мистер Бэкман. Увы, у вас нет времени на размышления. Требуется моментальное решение. Да или нет. Вы хотите остаться здесь или предпочитаете жить под чужим именем в другом конце мира?
– Где?
– Этого мы не знаем, но позже выясним.
– Я буду в безопасности?
– На этот вопрос можете ответить только вы, мистер Бэкман.
Пока он раздумывал над своим же вопросом, дрожь не унималась.
– Когда я выйду отсюда? – медленно проговорил он. Голос Бэкмана начинал обретать прежнюю силу, но очередной приступ кашля заставил его замолчать.
– Немедленно, – ответил Сайзмор, взявший разговор на себя; начальник тюрьмы, представители ФБР и министерства юстиции превратились в зрителей.
– Вы хотите сказать – прямо сейчас?
– В камеру можете не возвращаться.
– Ну и дела, – проговорил Бэкман, и все улыбнулись.
– Возле вашей камеры дежурит охранник, – сказал начальник. – Он принесет все, что вам нужно.
– Возле моей камеры всегда торчит охранник, – не задумываясь брякнул Бэкман. – Если это вонючий садист Слоун, скажите ему, чтобы взял мою бритву и перерезал себе глотку.
Все промолчали, словно выжидая, пока слова не улетучатся через вентиляционный люк. Но они словно зависли в напряженной тишине кабинета.
Сайзмор откашлялся, перенес тяжесть тела с левой ягодицы на правую и сказал:
– В Овальном кабинете вашего решения ждут несколько джентльменов. Вы согласны на предложенные условия?
– Президент ждет моего решения?
– Можно сказать и так.
– Он мне многим обязан. В Овальный кабинет он попал благодаря мне.
– Сейчас не время говорить об этом, мистер Бэкман, – спокойно сказал Сайзмор.
– Он хочет меня отблагодарить?
– Я не умею читать его мысли.
– То есть вы допускаете, что мысли иногда его посещают?
– Я сейчас позвоню и сообщу, что вы ответили отказом.
– Подождите.
Бэкман допил воду и попросил еще, затем вытер рот рукавом.
– Это нечто вроде программы защиты свидетелей?
– То – официальная программа. Наша не афишируется, мистер Бэкман. Но время от времени нам приходится прятать людей.
– И часто вы их теряете?
– Не слишком часто.
– Не слишком часто? Выходит, гарантий моей безопасности вы не даете?
– Никаких гарантий. Но ваши шансы довольно высоки.
Бэкман перевел взгляд на начальника:
– Сколько мне здесь осталось, Лестер?
Начальник вздрогнул, когда его снова вовлекли в разговор. Никто не называл его Лестером, имя ему не нравилось, и он старался его избегать. Табличка на его письменном столе гласила: Л. Говард Касс.
– Четырнадцать лет, и вы могли бы обращаться ко мне "господин начальник".
– Начальник-молчальник. Хорошие шансы на то, что года через три я тут сдохну. Сочетание скверного питания, переохлаждения и плохого медицинского присмотра сделают свое дело. Лестер тут развел тот еще режим, ребята.
– Может быть, вернемся к делу? – предложил Сайзмор.
– Конечно, я принимаю условия, – сказал Бэкман. – Какой дурак откажется?
В разговор включился Нейб из министерства юстиции. Он открыл портфель.
– Тогда надо кое-что подписать.
– А на кого вы работаете? – спросил Бэкман у Сайзмора.
– На президента Соединенных Штатов.
– Тогда передайте ему, что я не голосовал за него только потому, что меня сюда упрятали. Если бы не это, я отдал бы за него свой голос. И еще передайте, что я сказал "спасибо".
– Непременно
К. Арне Блом КТО-ТО ДАЁТ СДАЧИ (роман)
СОВРЕМЕННЫЙ ШВЕДСКИЙ ДЕТЕКТИВ, Москва, Радуга, 1984
Инспектор уголовной полиции Осборн Бекман (научно-технический отдел). – Разговаривая, Бекман вечно ковырял в ухе. Лицо у него почти совершенно круглое. На носу – очки в металлической оправе. С виду он нередко казался мрачным. Может, из-за одежды, так как почти всегда ходил в сером костюме. Или из-за грустного взгляда. Или оттого, что постоянно выглядел небритым. Уже через пять лет после бритья его щёки и подбородок приобретали сизый оттенок. На этой почве у него выработался чуть ли не комплекс.
Ее историю рассказала нам учительница и гувернантка Раиса Кудашева, а на музыку ее положил композитор Бекман. Она родилась вдали от общества, испытала холод и стужу, а ее окружение можно с чистой совестью назвать настоящими зверями. Но ее пожилой убийца дал ей возможность после смерти ощутить истинное блаженство и дарить его другим. Назовите ее.
Ответ: елочка, которая в лесу родилась.
В лесу родилась ёлочка,
В лесу она росла,
Зимой и летом стройная,
Зелёная была.
Метель ей пела песенку:
"спи ёлочка, бай-бай!"
Мороз снежком укутывал:
"смотри, не замерзай!"
Трусишка зайка серенький
Под ёлочкой скакал.
Порою волк, сердитый волк,
Рысцою пробегал.
Чу! Снег по лесу частому
Под полозом скрипит;
Лошадка мохноногая
Торопится, бежит.
Везёт лошадка дровенки,
А в дровнях старичок,
Срубил он нашу ёлочку
Под самый корешок.
Теперь она нарядная,
На праздник к нам пришла,
И много, много радости
Детишкам принесла.
ЦВЕТЫ ДЛЯ ЭЛДЖЕРОНА
Daniel Keyes. Flowers for Algernon, 1966.
Мне 32 года и через месец у меня день рождения, Я сказал доку Штраусу и профу Немуру што я не могу харашо писать но он сказал што это ничево и што я должен писать как гаварю и как пишу сачинения на уроках у мис Кинниан в колеже (университете?) Бекмана для умствено атсталых взрослых куда я хажу 3 раза в ниделю по вечерам. Док Штраус гаварит пишы ЕСС што думаеш и што случаеца с тобой но я уже не могу думать и по этому мне нечево писать так што я закончю на севодня... Искрине ваш Чярли Гордон.
Резвый Игорь Анатольевич
Разговор Ивана Фомича с Зинаидой Павловной перед телевизором летом 2002 года
З.П. А наши там кого-то одолели?
И.Ф. Одних тунисцев, что не странно, Зин!
Все ходят в нападенье ели-ели.
Дрова! А оборона попросту из дыр!
Чего о наших говорить,
Ни мяч путем остановить,
Ни по-федотовски пробить…
Тьфу, волчья сыть…
Вот раньше: Балтача, Блохин , Бессонов…
Да тот же Баль, Беланов – игроки!
Теперь их нет, и разных Фергюссонов
И Бекманов обуть нам не с руки…
Растить бы надо молодёжь,
Да юность смотрит за рубёж.
Оклад в мильён – вынь и полож!
Медь твою ёш.
Название: Кафе «Донс Плам» (Don's Plum) Режиссеры: Р.Д. Робб Оператор: Стивен Эдкок Продюсер: Дэвид Мэтью Статмэн Сценарий: Дэйл Уитли, Р. Д. Робб, Бетани Эштон, Тауд Бекман, Дэвид Мэтью Статмэн Композитор: Блейк Сеннет Художник: Брюс Бэллэми В ролях : Дженни Левис, Леонардо Ди Каприо, Хитер Маккомб, Кевин Коннолли, Амбер Бенсон, Скотт Блум, Мидоу Систо, Тоби Магвайр. Производство: Zentropa Productions, 1998 Категория: R-17. Фильм ЗАПРЕЩЕН к показу в США и КАНАДЕ. Жанр: Молодежная комедия. Лихое молодежное кино, очень похожее на «съемку скрытой камерой». Одного из шалопаев играет двадцатилетний Ди Каприо. Треть фильма он пытается найти подружку, с которой можно завалиться на ежевечернюю тусовку в кафе «Don's Plam», где мальчики и девочки весело гробят время, курят, пьют коктейли, трепятся о любви и сексе, дерутся, мирятся. Все неудачные разговоры с подружками Лео заканчивает фразой, которая тянет на «крылатость»: «О'кей, я трахну тебя позже!». «Каждый человек в определенный период своей жизни проходил через опыт, переживаемый этими ребятами, говорит режиссер Р. Д. Робб, - Мы все сидели ночами, болтая с друзьями о жизни и сексе до восхода солнца. В такие моменты ты говоришь о себе такие вещи, в которых никогда не признавался раньше. Ты лжешь себе, лжешь другим, но вдруг - бац! - становишься предельно откровенным, и когда приходит рассвет, ты немного лучше понимаешь остальных, и от этого становишься немножко мудрее. Очень важно, что большая часть диалогов в фильме - импровизация актеров. Я хотел предоставить зрителю возможность почувствовать себя немым свидетелем происходящего, как будто он подслушивает разговор тех молодых людей за соседним столиком. Мы снимали тремя камерами одновременно, чтобы поймать каждый момент, каждую мелочь в поведении героев. Это практически гарантировало запечатление на пленке всех тех «ценных случайностей», которые и составляют особую атмосферу фильма».
Фильм «ЗАКУСОЧНАЯ НА ШОССЕ 66»
Бекман – герой фильма Закусочная на шоссе 66 (Режиссер Джон Марк Робинсон). Звезды Голливуда У.Дефо и Д.Рейнхолд в криминальной комедийной истории из жизни современной Америки. Разные приключения пережил Бекман Холзгуд-младший, пока не оказался на своем «тандерберде» 1955 года у закусочной на шоссе 66. Но то ли еще будет! И музыкант-странник, и две симпатичные сестрички, «смертельные» автогонки...
Авторы сценария: Теа фон Гарбоу, Фриц Ланг Режиссер: Фриц Ланг. В ролях: Петер Лорре, Отто Вернике, Густав Грюндгенс. Германия, 1931 Фильм начинается с истории бесследно исчезнувшей школьницы Эльзи Бекманн, которую вскоре находят зарезанной в лесу. Девочка становится очередной жертвой садиста - детоубийцы, который терроризирует весь город. Полиция лихорадочно старается напасть на его след, но своей деятельностью приводит в тревогу лишь городской преступный мир. Бандиты решают взять дело в свои руки. Преступники вербуют себе в помощники городских нищих, которые всюду расставляют свои наблюдательные посты.
Бекман Сара – блестящий парапсихолог
(фильм «БЕССМЕТРНЫЙ»)
(ее играет актриса Апрель Телек) – единственная женщина в мужском коллективе фильма «Бессмертный» (дитя «Горца» и «Баффи»), где главный герой – бессмертный гроза нечистой силы Рафаэло Квин (Его играет Лоренцо Ламас - один из лучших киномастеров восточных единоборств) Над фильмом трудились 11 режиссеров!
Фильм: «СИБИРСКИЙ ЦИРЮЛЬНИК».
Барон фон Бекман, юнкер (актёр Андрей Савостьянов), фильм Сибирский цирюльник, режиссер Никита Михалков (2000).
Фильм: «ОДНО ДЕЛО НА ДВОИХ».
Режиссеры: Маргус Бройтигам и Рольф Личчини, показан по каналу ТВЦ в октябре 2006. Литератор Клаус Бекман проснулся знаменитым на следующий день после того, как вышла в свет его книга о детях-наркоманах. Пару месяцев он почивал на лаврах, а потом погрузился в новое расследование, связанное с наркобизнесом. И тут же исчез. Его жена Сильвия рассказала, что накануне Бекман встречался со своим осведомителем, взяв с собой ноутбук, с которым никогда не расставался: там хранились все секретные материалы. В полиции к Сильвии отнеслись как к истеричной бабенке, и послали ее… к частному детективу Матуле.
Фильм Ivansxtc
Дэнни Хьюстон (Страйкер) заявил о себе как актер благодаря своей отмеченной критиками роли в независимой картине «Ivansxtc». Фильм режиссера Бернарда Роуза в 2003 г. получил несколько номинаций на премию "Независимый дух", включая лучшую мужскую роль за роль талантливого голливудского агента Ивана Бекмана, умирающего от рака, в исполнении Хьюстона. Достаточно реальный фильм, показывающий шоу-бизнес таким, какой он есть.
РАДИОПЕРЕДАЧА (Германия для России)
Deutsche Welle, Передача для России – урок немецкого языка, 2006.Гости нашей сегодняшней передачи две ученицы начальной школы, сёстры Бекманн. Сейчас у девочек каникулы, но главное место в их жизни занимает школа и они охотно рассказывают о своих школьных делах. Передачу мы так и назовём «В начальной школе – In der Grundschule".
ПЕСНЯ
Не важно - чем пахнет, важно - кто нюхает. (И. Сталин)
С чего начинается химия?
С того, чем вскормила нас мать,
С паров дихлофоса, которыми
Нам в детстве случалось дышать.
А может, она начинается
С сожженных страниц в букваре.
С пургена в тарелке товарища,
Со взрыва в соседнем дворе.
А чем продолжается химия?
Томительной песней Дрозда.
Разбитым термометром Бэкмана,
Воткнутым совсем не туда.
А вот где она продолжается:
Заветный сарай у ворот,
В котором иприт испаряется,
Воняет и травит народ.
А чем же кончается химия?
Дипломом, что светит вдали,
И заревом над Фигуровкою,
Которую спьяну сожгли.
В итоге кончается химия
Глотаньем микстур и "колес" -
Мечтою заветной, что с юности
Ты бережно в сердце пронес.
И все же
С чего начинается химия?..